Всего пару часов я ходил по урочищу, но в моей хабарнице уже лежали несколько медных монет, одна серебряная и пара нательных крестиков. Отличное урочище, труднодоступное из-за разбитой дороги. А ведь когда-то здесь было большое село с каменной церковью и помещичьей усадьбой.
Продираясь сквозь джунгли переплетенных между собой веток, похожих на белые кости, я медленно двигался по центральной улице мертвого села, осторожно проводя катушкой металлоискателя в тех местах, где та не могла зацепиться за ветки. Хорошо еще, что на улице был конец апреля, травы почти не было - золотое время для кладоискателей всех мастей!
За лишенными коры стволами деревьев виднелись остовы давно покинутых домов. Почти у всех были заколочены окна, фундаменты ушли глубоко в землю, а у некоторых и вовсе провалилась крыша. Интерес кладоискателя так и подмывал меня пройти и по домам тоже – глядишь, отыщется что-нибудь интересное. Приходилось брать себя в руки и продолжать придерживаться четкого плана: сначала исследовать улицу, затем особенно интересные огороды, а уже после можно заглянуть и в дома. Поэтому я продолжал неспешно идти и вслушиваться в прибор, который к тому же прямо сейчас выдал приятный уху звук, сигнализирующий о том, что наткнулся на что-то цветное.
С трех копков я выворотил приличный кусок дерна и, определив откуда доносится сигнал, принялся тыкать туда пинпойнтером. Когда среди бурой почвы, переплетенной тонкими корешками, мелькнуло белесое ребро с выбитыми на нем буквами, у меня перехватило дыхание. В этот момент я уже знал, что нашел. Осторожно взявшись за толстую монету двумя пальцами, я извлек ее из комка земли и радостно выдохнул – рубль! Серебряный рубль Николая I!
- Чистаго серебра 4 золотн. 21 доля, - прочитал я вслух хорошо видимые слова на реверсе монеты. Перевернул ее и увидел среди прилипшей грязи опущенные вниз крылья орла. – Масонский рубль!
От радости я даже взревел во весь голос, но тут же испуганно умолк: где-то в чаще кривых деревьев вдруг послышался треск ломаемых веток и следом за ними – быстрый топот. Хорошо еще, что топот был удаляющимся. Наверное, своим криком я вспугнул залегшего в дебрях кабана, или другую зверюгу.
Полюбовавшись на находку, я аккуратно спрятал ее во внутренний карман куртки, отдельно от другого хабара. Наверняка рубль стоит немалых денег, и хранить его в одной коробке с грязной медью не годится.
Закопав ямку, я еще с десяток минут походил вокруг нее, в надежде на рассыпуху. Но не обнаружив ничего интересного, за исключением помятого алокодерхема, двинулся дальше.
***
Уже вечерело, когда я решил, что пора завязывать с поиском и начать готовиться к ночевке.
Ночлег в урочище мной был запланирован заранее. К чему лишний раз топать десяток километров по разбитой и грязной дороге, когда можно, переночевав прямо здесь и с утра приступить к поиску? Поэтому и тащил я на себе рюкзак, набитый всем необходимым для ночлега скарбом. Оставалось лишь найти подходящее место.
Такое отыскалось на окраине села, среди корявых стволов старых яблонь. Заброшенный сад показался мне относительно уютным местечком, где можно поставить палатку и приятно провести вечерок перед костром из ароматных яблоневых веток.
Уже спустя час лагерь был готов: одноместная палатка низеньким горбом торчала под разлапистой яблоней, освещенная мерцающим светом пляшущих языков костра. Над костром висел армейский котелок, в котором, булькая, варился «Геркулес». Рядом с костром стоял пень с воткнутым в него небольшим топориком, а на пне расположилась раскрытая банка тушенки, которой я планировал сдобрить овсянку. Тут же были ложка, термос с чаем да полбуханки черного хлеба. Небогато, но сытно. А большего мне было и не надо.
Сам же я восседал на другом пеньке и с интересом рассматривал найденные за день сокровища.
А тех было немало. Одних только монет я насчитал двадцать шесть штук! Были там и советские и царские, медные и серебряные, копейки, два пятака, денги и полушки. Но главным украшением монетной части был, разумеется, серебряный рубль. К сожалению, кроме него других рублей не было, но даже он один полностью оправдал экспедицию в заброшенное село. Помимо монет передо мной лежали на расстеленной по земле клеенке несколько нательных крестиков, пара серебряных колечек, створка иконки-складня, с десяток медных пуговиц и – куда же без них – пяток медяшек от конской сбруи. В общем, день удался.
***
Дуя на горячую кашу, я ужинал, задумчиво глядя в умиротворенно покачивающиеся языки огня. Вокруг уже совсем стемнело и лишь пятно небольшого костерка выделялось в окружившем мой лагерь кромешном мраке. Кашу я запивал еще не успевшим остыть чаем, налитым в крышку термоса.
Прихлебывая в очередной раз горячий напиток, я вдруг краем уха расслышал едва уловимый шорох где-то справа от себя. Тот с каждой секундой становился все громче и довольно быстро превратился в шарканье чьих-то ног по сухой траве. Из темноты ко мне кто-то шел!
Быстро отставив в сторону котелок, я потянулся к топорику и рывком вырвал его из пня.
- Не боись, паря! – Вдруг раздался сухой, старческий голос и на свет медленно вышел человек вид которого заставил меня раскрыть от удивления рот.
Это был старик, вернее старичок, низенький и совсем древний. Но древний не в силу почтенного возраста, а словно сошел со старинной картинки.
У старичка была седая борода от самых глаз, одет он был в долгополый, подпоясанный веревкой ватник, при виде которого я сразу вспомнил старинное слово «армяк», на его голове сидела чудная шапка в виде бесформенного колпака. Но самым удивительным во всем этом были лапти, которым старичок и шаркал по траве. Обыкновенные, настоящие русские лапти, с онучами, скрывавшимися под полами армяка.
- Здрав будь, паря, - снова произнес старик, совсем уже выйдя на свет. – Дозволишь погреться у огонька?
Не найдя в себе сил ответить, я лишь кивнул.
Старик закряхтел и стал медленно опускаться прямо на землю.
Тут меня словно подбросило. Я вскочил с пня:
- Дедушка, да ты на пенек садись! – и голос откуда-то взялся.
- От спасибо внучек, но мне на землице-то как-то привычнее будет, - ответил старик и окончательно водворился на землю подле костра. – А ты чьих будешь?
Задав вопрос, старик уставился на меня.
- Серега я Петров из Станового, - ответил я.
- Петров из Станового? – переспросил старик и почесал бороду. – Уж не Петра Кривого сынок?
- Нет, дедушка. Моего батю Василием зовут. Василий Петров, он как-то одно время председателем колхоза тут был.
- Василий Петров, говоришь… Нет не слыхал такого.
- А ты кто, дедушка? Неужели местный?
Старик согласно кивнул:
- Местный я, а то как же… Сафроном Жуком меня кличут. Ну ты вряд ли знаешь. Отсель до Станового с десяток верст будет. Там, поди, никто и не знает Сафрона Жука.
- Верно, не слышал про тебя, - До меня уже дошло, что старик не опасен и я снова опустился на пенек. Но топорик положил рядом. На всякий случай. – А давно ты тут живешь?
- Дак всю жизнь. Как на свет народился, так и живу. А куда ж мне с родимой землицы? Да и семья моя вся здесь.
- Ты тут с семьей живешь? – снова удивился я.
Вместо ответа старик махнул рукой куда-то в темноту:
- Там все. И сыновья, и внуки, и старуха моя тоже там.
На какое-то время мы замолчали. Я все так же продолжал разглядывать старика, а тот, не отрываясь, смотрел на огонь.
Наконец, когда молчание стало неловким, я показал на котелок:
- Может каши вместе со мной поешь, дедушка?
Старик оторвался от огня и перевел взгляд на меня. Его глаза сейчас были темными, почти черными с яркими отблесками костра.
- Благодарствую за угощение, да токмо Бог не велит – пост ныне, а у тебя каша, чай с маслом?
- С тушенкой, - подтвердил я.
- С тушенкой, - медленно, словно пробуя это слово на вкус, повторил старик. – А что ты тут делаешь, Серега Петров? Ночью, один. Уж не заплутал случаем?
- Не, дедушка. Я тут по старине копаю. А домой далеко идти, вот я и решил заночевать.
- Копаешь? Батрачишь значит.
- Да нет. Хожу с металлоискателем и ищу то, что когда-то люди потеряли. Монеты там, крестики и прочий антиквариат. Да вот гляди!
Я указал на расстеленную клеенку с хабаром. Старик посмотрел на лежащие там вещи и нахмурился.
- Это же все мертвое, - сказал он. – Плохо делаешь, паря, ох плохо.
- Да что же плохо, дедушка? – возразил я. – Ну да, все, кто этим раньше владел, теперь умерли. Но разве плохо, что я их вещи снова на свет достаю?
- То, что мертвое, должно быть мертвым и негоже мертвому снова по свету Божьему шататься! А знаешь ты сколь слез было пролито по вещицам этим?
Я пожал плечами:
- Предполагаю, что кто-то и погоревал по потерянному пятачку.
- Погоревал, ишь ты… - Старик усмехнулся. – Да вот колечко это, к примеру. Его один парень своей зазнобе подарил, аккурат перед тем как его самого в солдаты забрили. А в солдатах на войну заслали, да там и застрелили. Так, что единственная это память той девке была. И вот потеряла она это колечко, не нарочно - с пальца слетело. И как горемычная убивалась по колечку-то…
- Ну может быть, - согласился я. – Но это же не значит что…
- А целковый энтот, - не слушая меня, продолжал старик, указав при этом кривым пальцем мне на грудь. – За него родной тятя девчонку малую зимой на мороз выгнал. Должна была она лавочнику тятин долг вернуть, да заигралась и потеряла целковый. Карман чай дырявый. А родитель рассвирепел и прогнал малую из дому, да велел не вертаться назад покуда не отыщет потерю. А где же ее отыщешь, когда кругом сугробы намело аршинные? Вот и замерзла девчонка, страшась тятиного гнева.
- Что совсем замерзла? Насмерть? – ахнул я.
- Насмерть, - ответил старик. – На третий день нашли ее, сверху уж снегом замело. Тятя ее с той поры горькую пить начал, да и сам к лету помер. Так прахом все хозяйство и пошло. А все из-за рубля энтого. Послушай меня, паря, зарой ты все это назад. Грех мертвецов ворошить-то.
- Ну уж нет, дедушка, - я покачал головой. – Я в эти суеверия не верю. Да и тебе откуда знать, как оно было на самом деле? Придумал, чтобы меня на ночь глядя попугать!
Я усмехнулся, а старик закряхтел и принялся медленно подниматься.
- Как знаешь, Серега Петров, как знаешь… - снова пробормотал он. – А токмо грех это…
- Ты куда, дедушка? – спросил я, видя, что старичок собрался уходить.
- Домой пойду, мои чай заждались уже. А то со мной идем? – Старик пристально посмотрел на меня. – Идем, тут недалече. – Он снова махнул рукой во тьму.
Я перевел взгляд со старика на мрак, в который тот меня звал, и мне вдруг стало жутко. Тут у костра было хорошо, светло, тепло. А оттуда, куда звал старик, вдруг потянуло ледяной сыростью, повеяло неприятной, затхлой вонью.
- Нет, дедушка, я лучше здесь останусь…
- Ну как знаешь.
И старик, согнувшись, медленно побрел в темноту. Не смея шевельнуться, я долго смотрел ему вслед, до тех пор, пока фигура старика полностью не растворилась в густом мраке, а звук шаркающих по траве ног не слился с абсолютной тишиной, нарушаемой лишь редким потрескиванием сучьев в прогорающем костре.
***
Наутро я встал едва начало светать.
Всю ночь, проворочавшись и кутаясь в спальник, я так толком и не уснул. То мерещилось, что кто-то ходит вокруг палатки, то слышались далекие голоса, а один раз я явственно услышал шепот у самого изголовья: «Грех, зарой обратно…»
В общем, ночка выдалась та еще. Неудивительно, что поутру не выспавшийся и продрогший из-за апрельской сырости я был не в духе.
Пока собирал палатку, пока запихивал в рюкзак спальник и другое шмотье, я, не переставая, думал о давешнем старике и его словах по поводу выкопанных из земли вещей. Странный старик, очень странный. Одет, словно вылез из музея, да и говорит какую-то ерунду. В какой-то момент у меня даже появились сомнения: а был ли тот старик вообще? Не привиделся ли он мне? Бросив рюкзак, я подошел к месту, где вечером сидел мой гость и внимательно его осмотрел. Ничего, никаких следов. И на траве, по которой тот шаркал своими лаптями, тоже не осталось ни намека, что по ней кто-нибудь ходил.
- Чертовщина, - пробормотал я. Разогнувшись, посмотрел в ту сторону, откуда пришел и куда ушел старик. Там, шагах в пятидесяти темнела густая поросль высоких деревьев. Вчера я туда не дошел, и сейчас подумалось, что было можно бы и дойти. Заодно погляжу на дом старика – все-таки интересно, как он тут живет с семьей, отшельник допотопный.
Собрав весь свой скарб, наскоро перекусив чаем с хлебом, я водрузил за спину рюкзак и, взяв в одну руку металлоискатель, а в другую лопату, пошел в сторону зарослей.
А пройти туда оказалось непросто: прямо передо мной непроходимой стеной стал довольно густой кустарник, в котором не было ни малейшего намека на проход.
- Хм, как же тут дед прошел? – пробормотал я, осматривая кусты, за которыми виднелись толстые стволы вековых деревьев.
Может старик и не сюда пошел? Даже, скорее всего не сюда. Обошел эти дебри стороной. Но мне уже было интересно продраться сквозь заросли и дойти до тех деревьев. Азарт поиска уже начал точить меня изнутри. Деревья выглядели очень старыми, а всем известно, что именно под такими деревьями частенько находят клады.
Обходить заросли – терять время. Значит надо прорубить в них проход. Лезть в рюкзак за топором было неохота, и я принялся рубить кусты лопатой – благо та была достаточно острой.
Десять минут борьбы с упругими ветками и вот моя нога шагнула на мягкую землю, свободную от тонких стволов кустарника.
Здесь было темно и сыро. Пахло затхлой землей и прелыми листьями.
Сделав два шага, я сразу наткнулся на что-то, лежавшее на земле. Большой камень, правильной, прямоугольной формы. Присмотревшись, я увидел рядом с ним еще один, а рядом с тем еще, и еще… Только тут до меня дошло, что это за камни. Старинные надгробья, а место, куда я с таким трудом продрался, не что иное как кладбище! Вот черт, угораздило же. Между плитами торчало несколько крестов, старинной формы, с крышей из двух дощечек.
Я всегда сторонюсь кладбищ. Не люблю эти места откуда тянет смертью. Для меня ходить с металлоискателем возле кладбища – все равно, что уже рыться в могиле. Сама аура места, где сосредоточено большое количество покойников отталкивает меня, заставляя уходить прочь. А тут привелось забрести на самый настоящий сельский погост.
Я уже собирался развернуться и снова лезть в проделанную мной прореху, когда взгляд мой зацепился за слова, выбитые на железной табличке, которая была приколочена к ближайшему покосившемуся кресту.
«ЗдЪсь покоится прахъ раба божiя Сафрона Жукова, скончавшагося 12 мая 1908 года». А под этой табличкой была прибита другая, с именем Анисьи Жуковой, умершей двумя годами позже.
Я смотрел на старый крест и чувствовал, как по спине моей поднимается к затылку неприятный холодок. Слова старика о том, что он обитает здесь со всеми своими домочадцами, заиграли теперь совсем иным светом. Это что же, я ночью разговаривал с покойником?!
Не помню, как я снова лез через кусты – так сильно накатила на меня волна жути. Пришел в себя лишь на окраине села. Не решаясь снова идти в заросли урочища, я быстрым шагом обогнул его и, сильно забирая в сторону, пошел по направлению к дороге.
Шел я быстро, несмотря на тяжесть болтающегося за спиной рюкзака. И с каждым моим шагом брякали лежавшие в хабарнице монетки и крестики, словно говоря: «Зарой… зарой… зарой…»