Перейти к содержимому



Фотография

Финно-угры


  • Авторизуйтесь для ответа в теме
В этой теме нет ответов

#1 Оффлайн   Можайский

Можайский

    Администратор

  • Администраторы
  • 16 511 сообщений
  • ГородМожайск М.О.
  • Имя:Анатолий

Награды

                                      

Отправлено 25 Январь 2014 - 18:26

Чудь сохраняла тесные отношения с Русским государством; в начале XI в. часть чудских земель вошла в его состав, Ярослав Мудрый основал на чудских землях город Юрьев (Тарту) наряду с другим Юрьевом — на юге, на р. Рось, обозначив, таким образом, пределы своего государства. Этникон чудь,как уже говорилось, означал в древнерусской традиции и все «чужие» финно-угорские народы, поэтому неясно, относились ли упо-{348}минания чудских микротопонимов в древнерусских городах вроде Чудина двора в Киеве или Чудского конца в Ростове к выходцам из прибалтийской чуди — предков эстонцев — или представителям других финно-угорских народов.

Культура финно-угорских народов действительно, по данным археологии, имела характерные черты, которые в глазах раннесредневековых славян могли сближать эти народы: в частности, для финно-угров характерен племенной убор, включающий женские бронзовые украшения с многочисленными привесками, издающими шум при ходьбе, — т. н. шумящими привесками. Такие привески находят в древнерусских городах и курганных древностях Севера 

1_html_m38fee3ae.png

Шумящие привески — женские украшения мери (Финно-угры. С. 277) {349}

Восточной Европы, и они считаются признаком участия «чудских» племен в этнических процессах, проходивших в пределах Древнерусского государства. В частности, в Юго-Западном Приладожье, в зоне древнейших контактов прибалтийских финнов, славян и скандинавов (Ладога), в X в. формируется специфическая культура приладожских курганов, включающая все три этнических компонента в контекст относительно единой обрядности: исследователи спорят о том, можно ли связывать финский компонент в этих курганах с весью или он относится к особой группе — «приладожской чуди». В целом финно-угорский субстрат автохтонное население севера Восточной Европы — участвовал в сложении древнерусской народности, в процессах межплеменной и межэтнической консолидации, присходивших в период древнерусской колонизации северных просторов в X и последующих столетиях (ср.: [Рябинин 1997, Макаров 1999]).

Активно участвовала в этих процессах весь, считающаяся предком прибалтийско-финского народа вепсов: как уже говорилось, она была быстро ассимилирована в районе Белоозера — центра древнерусской колонизации, где весь являлась, по летописи, «первым насельником». Ее соседом на Верхней Волге была меря, по языку относящаяся к поволжским финнам и родственная мордве и черемисам-марийцам (сближаются и этнонимы меря и мари). Формирование культуры мери связывают с процессами миграции, затронувшими всю Восточную Европу в конце VII в., когда прослеживается, в частности, инфильтрация балтов на Среднюю Оку и передвижение финского населения в Волго-Окское междуречье. C IX в. наиболее обжитые мерей регионы плодородного Волго-Окского междуречья стали центрами древнерусской колонизации — и ассимиляции мери [Леонтьев 1996; Рябинин 1997, 149 и cл.]: вероятно, ей принадлежал Чудской конец в Ростове, где меря названа первым «насельником».

Сходную судьбу имела и мурома, поволжско-финский народ, близкий по культуре соседней мордве: предполагают, что предками обоих народов были носители городецкой культуры, распространенной в Поочье в раннем железном веке (VII в. до н. э. — начало н. э.). В V—VIII вв. на Средней Оке формируется культура т. н. рязанско-окских могильников, носители которой обитали на городецких городищах, но составляли два этнокультурных компонента с разными погребальными обрядами, один компонент относят к местным волжским финнам, другой — к балтам, мигрировавшим из верховьев Оки (где еще в Средние века был известен балтcкий народ голядь). Эта миграция балтов (как уже говорилось в главе VII), была связана с общими передвижениями эпохи Великого переселения, в том числе и с распадом балто-славянской общности. Влияние балтcкой культуры усматривают как в раннесредневековом костюме поволжских финнов, в том числе мордвы, включающем харак-{350}терные для балтов головные венчики, шейные гривны и др., так и в языковых заимствованиях, в том числе в сфере духовной культуры: так, имя мордовского бога-громовника Пурьгине-паз отражает балтское имя громовержца Перкунас (имя славянского Перуна также родственно балтийскому — громовержец был балто-славянским божеством).

1_html_m15643a80.png

Погребения муромы (Финно-угры. С. 284)

Мордва, волжско-финский народ, разделяющийся на две этнографические группы — эрзя и мокша, — видимо, был упомянут под этим этниконом иранского происхождения, известным со времен Иордана, Константином Багрянородным в X в. (гл. 37): он свидетельствует, что Мордия — земля мордвы — самая отдаленная из известных ему земель (отстоит на десять дней пути от земли печенегов) и что «росы» проникают туда, равно как в Хазарию и к черным болгарам, по реке Днепр (глава 42 — от Среднего Поднепровья по Десне на Оку?). Городища, селища и могильники мордвы в междуречье Волги, Оки, Цны и Суры известны на протяжении всего 1-го тыс. н. э.; различия в ориентировке погребенных на севере и юге этой территории, видимо, свидетель-{351}ствуют о формировании этнографических групп мордвы во второй половине 1 го тыс. н. э., одна из которых — эрзя, упомянута под именем арису в письме царя Иосифа. Во второй половине 1-го тыс. у мордвы, судя по находкам сошников, распространяется пашенное земледелие. На власть над этим регионом претендовали в X в. Хазария, позднее — Русь, к данникам которой была причислена мордва в летописи. Однако упоминание Константином Багрянородным Мордии наряду с Хазарией, Росией, Булгарией и др. самостоятельными землями может свидетельствовать о независимости мордвы. Лишь к XIII в. часть мордовских земель входит в состав Нижегородского княжества.

1_html_6ce2d3e1.png

Костюм мордвы VIII—IХ вв. (Финно-угры. С. 294)

Черемись, упомянутая среди данников Руси между муромой и мордвой, — иноязычное название марийцев, самоназвание которых — мари — так же, как и названиемордва, имеет иранское происхождение (его {352} вероятное значение — ‘юноша, молодой человек’); под тем же названием ц-р-мис марийцы упомянуты как данники Хазарии в письме Иосифа, так их звали и чуваши — потомки волжских болгар, но происхождение этого древнего названия неясно. Считается, что предками марийцев были носители дьяковско-городецкой культуры раннего железного века, населявшие Среднее Поволжье в нижнем и среднем течении Ветлуги, Вятки и нижнем течении Суры. В середине 1-го тыс. н. э. в эти районы левобережья Волги проникают племена т. н. азелинской культуры, потомки носителей ананьинской культуры раннего железного века; результатом взаимодействия этих этнокультурных групп стало, по некоторым предположениям, сложение двух этнографических (субэтнических) групп марийского народа — горных марийцев на правобережье Волги и луговых на левобережье. Их материальная культура свидетельствует о развитии скотоводства (коневодства), в меньшей мере — земледелия, о связях с салтовской (хазарской) и волжско-болгарской культурами. {353}

Летописный этноним пермь относится к группе народов, которую в современной традиции принято именовать пермскими или прикамскими финнами: это предкикоми-пермяков, коми-зырян и удмуртов. Само древнерусское наименование этой группы связано со средневековым хоронимом Биармия — легендарной земли, изобилующей серебром и мехами где-то на крайнем севере Восточной Европы и известной с IX в. (англосаксонский «Орозий короля Альфреда») и позднее, по рассказам исландских саг. Положение перми в летописном списке — вслед за поволжскими финнами — очевидно указывает на их размещение в Прикамье. Самоназвание 

1_html_m1c20adcb.png

Костюм марийцев IХ—Х вв. (Финно-угры. С. 298)

обоих народов коми восходит, возможно, к прауральской общности и означает ‘человек, мужчина’; то же значение имеет и самоназвание удмурт, но оно восходит к группе древних иранских (праиранских или драже индоиранских) заимствований в финских языках (от иранских слов со значением ‘смертный’ — ‘человек’) и родственно названию (иноназванию) мордвы, а также, по-видимому, мери, муромы и марийцев [Попов 1973, 102 и сл.; Напольских 1997, 49]. Прикамье в раннем железном веке занимала ананьинская культура; к концу 1-го тыс. н. э. здесь формируются вымская, родановская и поломская культуры, носители которых считаются соответственно предками коми-зырян, коми-пермяков и удмуртов. Вымские племена (в бассейне р. Вымь) были охотниками и скотоводами, обитающие в верховьях Камы предки коми-пермяков занимались подсечным земледелием, охотой и рыбной ловлей, у удмуртов основным занятием было земледелие (первоначально — подсечное). Упоминаемая среди данников Руси печера относится, видимо, к субэтнической группе коми-зырян, живущей на р. Печора, или к северосамодийским народам.

Прямых свидетельств о подчинении поволжских и пермских финнов Руси (за исключением мери), равно как и о даннических отношениях, о которых говорит летопись, практически нет. Исключение составляет находка подвески с древнерусским княжеским знаком (т. н. знак Рюриковичей), с одной стороны, и скандинавским символом (молотом Тора), с другой, из Рождественского могильника в Пермской области, которая могла принадлежать представителю местной верхушки коми-пермяков, связанной торговыми или данническими отношениями с Русью [ср. Крыласова 1995].

Среди данников Руси в «Повести временных лет» не упомянута и угра или Югра: ранее она причислена к народам «Афетова колена». Уже сам этникон свидетельствует о том, что этот народ был родствен уграм-венграм и его носители обитали на противоположной оконечности финно-угорского ареала, в Зауралье, на «прародине» праугорской общности. Это были обские угры, к которым относятся народы ханты и манси. После миграции венгров из Зауралья на запад в середине 1-го тыс. н. э. продолжался распад угорской общности: выделяются {354} культуры, приписываемые субэтническим группам южных (потчевашская культура в южных лесных районах Прииртышья) и северных (Нижнее Приобье) хантов, в Приуралье — группы манси. О сходстве этнонимов манси и мадьяр уже говорилось: древний этноним хантывосходит к прафинно-угорским словам со значением ‘род, большая семья, общность’. К памятникам югры в Европейской части России относят поселения морских зверобоев и святилища (в том числе на о. Вайгач [Хлобыстин 1992]) с многочисленными жертвоприношениями бронзовых, серебряных

1_html_17a0368b.png

Древности угров Западной Сибири. Потчевашская культура (Финно-угры. С. 326) {355}

и железных вещей IX—XIII вв., свидетельствующих о связях Заполярья с Русью (прежде всего Новгородом) и др. странами Северной Европы, Прикамьем и Западной Сибирью; эти находки напоминают рассказы саг о Биармии. Продолжалась и дифференциация прасамодийской общности: в Среднем Приобье на основе кулайской культуры сер. 1-го тыс. дон. э. — сер. 1-го тыс. н. э. формируется релкинская культура, приписываемая южносамодийскому народу селькупам («лесным» или «земляным людям») и т. д. В начале 2-го тыс. н. э. северные самодийцы-оленеводы — ненцы (чье имя значит «настоящий человек») — проникают на север Европейской части, где ассимилируют часть «югры» (см. систематическое изложение данных археологии по финно-угорской проблеме: Финно-угры и балты в эпоху Средневековья. 1987; данные языкознания — [Хайду 1985; Напольских 1997]).

В летописи (под 1096 г.) приведен характерный рассказ о новгородце, пославшем «отрока»-дружинника за данью к печере: отрок дошел до Югры, язык которой «есть нем» — то есть непонятен русским — и которая «соседит» с Самоядью. Так русские называли самоедов-самодийцев: возможно, этот этноним родствен названиюсаамов, но древнерусская форма самоядь вызывает ассоциации с людоедами и прочими народами-монстрами на краю ойкумены [Напольских 1997, 83—84]. Вопреки ссылке на «немоту» югорского языка, новгородец передает рассказ той самой югры о некоем народе, обитающем в горах высотой до неба у лукоморья: они хотят «высечься» из этих гор, но проделали лишь малое оконцо, откуда «молвять, и есть не разумети языку их»; тогда они «кажуть на железо, и помавають рукою, просяще железа; и аще кто дасть им ножь ли, ли секиру, и они дають скорою (мехами. — В. П., Д. Р.) противу». Этот рассказ объединяет два сюжета: «исторический», описывающий уже упоминавшуюся «немую» меновую торговлю (интенсивные связи бассейна Нижней Печоры и Оби с Русью прослеживаются с XI—XII вв., судя по находкам вещей в святилищах), и «легендарный» — о диких народах, заключенных за горами на краю света; не случайно летописец вспоминает в связи с этим легенду об Александре Великом, который запер дикие народы за медными (железными) воротами. Летописное повествование оказывается свидетельством того, что Русь и связанные с ней «языцы» относятся уже к миру цивилизации, ибо еще в середине 1-го тыс. н. э. горами, за которыми были заперты дикие народы, считался Кавказский хребет; в XI в. это был уже Урал и народы Крайнего Севера.

Даннические и торговые контакты финно-угорских народов, обитающих в богатых пушниной лесах, с Хазарией, Волжской Болгарией и {356} Русью, а до того, уже с VI—VII вв., торговые связи с Согдом, Хорезмом и Ираном (Закавказьем) приводили если не к разложению традиционного родоплеменного быта у народов Прикамья и Приобья, то к накоплению богатств — сасанидского и византийского столового серебра и монет, среднеазиатских, волжско-болгарских и др. изделий и т. п. [ср.Даркевич 1986; Сокровища Приобья] — и новых культурных навыков. Встреча со сложившимися в Восточной Европе государствами и народами должна была так же способствовать интенсификации этнических процессов у аборигенов лесной зоны, как некогда встреча славян и тюрков с цивилизациями Византии, Ирана и Китая способствовала становлению их этнических связей и культур.

Летописный список данников продолжается упоминанием народа ямь — это прибалтийско-финская племенная группировка хяме, вошедшая наряду с группой сумь-суоми в состав народа финнов. Этот «поворот» от Крайнего Севера (печеры) назад к Прибалтике характерен для циклических раннегеографических описаний. Вместе с тем Северо-Европейский регион был реально объединен тесными этнокультурными взаимосвязями: в частности, в формировании культуры, языка и антропологического облика коми-зырян принимали участие прибалтийские финны, самодийцы контактировали с саамами (др.-рус. лопь) и т. д.

Следующий «цикл» перечисления данников Руси начинает литва. Соперничество с литовцами и претензии на господство в Прибалтике, отраженные в утверждении о даннических отношениях с зимиголой — земгалами и корсью — куршами, субэтническими группами латышей (наряду с летописной летьголой — латгалами), загадочным племенем норома (нерева, норова и т. п. — ср. Неревский конец в Новгороде и предположения о балтском происхождении норомы [Казанский 1999, 415]), прибалтийско-финским народом либь-ливы, характерно для политики древнерусского государства. Неясно, насколько прочными и даже реальными были даннические отношения: возможно, для представлений о данниках-литве было достаточно летописного упоминания о победоносном походе Владимира Святославича на ятвягов, племенное объединение, родственное и пруссам, и литовцам. Тесные контакты прибалтийских народов с русью очевидны в археологических материалах, особенно с XI в. (ср. [Мугуревич 1965]), среди этих материалов есть и привески со знаками Рюриковичей, но они обнаружены попреимуществу в женских погребениях и функции их неясны; не установлено также, когда у ливов (равно как у латгалов) распространился древнерусский термин, связанный со сбором дани — pagasts, погост (ср. [Назарова1986]).

В списке данников Руси, составленном в традициях раннесредневекового «максимализма», не различаются «языки», этнические территории которых вошли в состав Древнерусского государства, в зону {357} древнерусской колонизации и были в основном ассимилированы, как белозерская весь, меря и мурома, принявшие участие в сложении древнерусской народности, и народы, оказавшиеся в даннической зависимости, чья этническая территория не была колонизована, этническая история продолжалась и привела к формированию современных народов. {358}

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

К ПРОБЛЕМЕ ИСТОРИЧЕСКИХ СУДЕБ

НАРОДОВ РОССИИ В ДРЕВНОСТИ

И РАННЕМ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Территория современной Российской Федерации была заселена человеком издревле — еще в эпоху нижнего палеолита, предшествующую формированию людей современного физического типа. Однако она не входила в зону формирования Homo sapiens, проникшего сюда на стадии верхнего палеолита из более южных областей. Уже в это время материальная культура обитателей разных территорий имела определенные отличия. Однако эти отличия нельзя рассматривать как индикаторы разных этнических совокупностей, поскольку само формирование этнической структуры общества правомерно относить лишь к эпохе становления производящего хозяйства, сопровождавшейся определенной консолидацией коллективов, обитающих на смежных территориях, и одновременно хозяйственным и культурным обособлением таких консолидированных групп населения друг от друга.

На протяжении многих тысячелетий территория современной России находилась вне поля зрения письменных цивилизаций, и ее этническая история в эту эпоху воссоздается исключительно по археологическим материалам и данным историко-лингвистических реконструкций. Подобные построения остаются во многом гипотетичными, но без них невозможно понять этническую структуру населения исследуемой территории более позднего времени (вплоть до наших дней), ибо именно тогда формировались основные языковые семьи, представленные в современной России.

Начиная с I тыс. до н. э. об этнической истории этой территории мы можем судить и по письменным данным, оставленным, правда, инокультурными, внешними, наблюдателями. Комплексное привлечение разноприродных данных позволяет воссоздать уже достаточно рельефную, хотя и неполную картину.

Исторические судьбы народов России с древнейших времен в значительной мере определялись процессами освоения пространств Северной Евразии — начиная с заселения этих пространств человеком и кончая славянской (русской) земледельческой колонизацией (которая, по В. О. Ключевскому, оказывала сильнейшее влияние на сложение и «характер» русского народа). Это освоение требовало максимального разнообразия культурных навыков и привело к формированию различных хозяйственно-культурных типов — от пашенных земледельцев и {359} кочевых скотоводов в степной и лесостепной зонах до таежных охотников и рыболовов, оленеводов тундры. Соответственно, отношения между этносами, формирующимися в различных хозяйственно-культурных зонах, особенно на стыке этих зон, требовали различных форм взаимодействия, обмена и этнокультурного синтеза, который протекал в довольно противоречивых и порой конфликтных формах: таковы традиционно сложные отношения оседлых земледельцев и скотоводов, с одной стороны, и кочевников — с другой (ср. главу X).

С эпохи формирования производящего хозяйства в неолите Северная Евразия, прежде всего степная зона и лесостепь, была тесно связана с основными очагами «неолитической революции»: ближневосточным и дальневосточным. Эти связи можно считать парадигмой евразийской этнокультурной истории: цивилизации Передней Азии, Средиземноморья и Китая оставались для народов Евразии — «первобытной периферии» (см. в книге: [Первобытная периферия]) — средоточием богатств и культурных ценностей. В то же время отчетливый «инокультурный» характер древних цивилизаций и свойственное им противопоставление своих культуры и этноса «варварам» способствовали формированию и осознанию этнокультурных различий самими «варварами». Возможно, формирование различных хозяйственно-культурных типов и историко-культурных областей в процессе неолитической революции может быть в значительной мере соотнесено с выделением из ностратических праязыков праязыковых макросемей [ср. Арутюнов 1989, 68 и сл.], в том числе индоевропейской, связанной, в конечном счете, с историко-культурной областью скотоводов Евразии. Одновременно формирование хозяйственно-культурных типов способствовало возникновению регулярных отношений обмена частью избыточного продукта между скотоводами, земледельцами и охотниками и, стало быть, возникновению устойчивых и разнообразных этнокультурных связей.

Появление уже первой «исторической» (известной по письменным источникам) этнокультурной суперэтнической (включающей несколько этносов) общности — скифов (а затем и сарматов) — очевидно связано как с воздействием мировых цивилизаций, так и с интенсивным экономическим и этнокультурным (в том числе языковым — судя по «скифо-европейским изоглоссам») обменом с лесостепными и «лесными» соседями. Не менее очевиден этот процесс становления суперэтнических общностей и в эпоху Великого переселения народов, когда в результате очередных демографических взрывов на смену ираноязычному массиву в степях Евразии приходит тюркоязычный, а в Центральной Европе из балто-славянской общности выделяются славяне. Границы, отделяющие древние государства от наступающих «варваров», были укреплены валами римского лимеса на Западе, Великой китайской стеной на Востоке, «Воротами» Дербента на Кавказе, но оказались проницаемы как для военных вторжений, так и для культурных влияний: {360} прорыв этих границ (как и более раннее военное и культурное взаимодействие киммерийцев и скифов с государствами Древнего Востока) был равнозначен для «варварских» народов прорыву во всемирную историю.

Показательно, что именно тюрки и славяне — те суперэтнические общности, объединявшие носителей целых языковых семей, которые оказались в непосредственном контакте с мировыми цивилизациями, обрели «суперэтническое» самосознание и самоназвание, засвидетельствованные этногенетическими легендами с естественным воздействием библейской традиции (для славян — у Нестора-летописца; см. о тюркских этногенетических легендах: [Короглы 1972]); последующими рецидивами этого самосознания стали «панславизм» и «пантюркизм». Балты, равно как и финно-угры и др. суперэтнические общности, оказавшиеся на периферии, в восточноевропейской и евразийской глубинке, не имели общего самоназвания: у их наименования ученое (кабинетное) происхождение. Соответственно, славянская земледельческая колонизация Восточной Европы, импульс которой был дан Великим переселением народов, имела решающее значение для этнических процессов в этом регионе: сохранению общеславянского самосознания способствовало, в частности, и столкновение с «чудскими» — финно-угорскими племенами на севере Восточной Европы; в результате славяне поглотили балтский и финский субстрат в междуречье Верхнего Днепра и Верхней Волги. Параллельно происходит тюркизация не только народов евразийской степи, но и части населения Среднего Поволжья и Северного Кавказа.

«Суперэтническое» — этнополитическое сознание было связано и с процессами государствообразования, когда тюркские каганы считали себя вправе претендовать на власть во всей евразийской степи, а отколовшиеся тюркские племена — болгар, аваров и др. — мятежниками; сходным образом русские князья, призванные по договору-«ряду» в словенский Новгород, считали себя законными правителями всех славян и земель вплоть до Дуная (в политической стратегии Святослава). Вместе с тем это сознание не было ограниченным «племенным», что позволяло иноплеменным и иноэтничным группам — тюркскому роду Ашина, хазарам (возглавляемым тем же родом), болгарам, наконец, руси, вообще имевшей «надплеменной» дружинный статус, возглавлять разноплеменные объединения и разноэтничные «империи». Давно было отмечено, что правящий слой в раннегосударственных образованиях быстро сливался с иноэтничным и подвластным ему большинством, которое, в свою очередь, принимало его наименование как обозначение


  • 3