Перейти к содержимому



Фотография

Ангел серебристый (2 часть)


  • Авторизуйтесь для ответа в теме
Сообщений в теме: 3

#1 Оффлайн   vovka asd

vovka asd

    Новичок

  • Пользователи
  • Pip
  • 673 сообщений
  • ГородМосква.
  • Имя:Владимир.

Отправлено 26 Май 2020 - 23:45

     Глава 4. Попытка вторая. Харбин.

 

     …Возращение Давыдова было до обидного простым. Он проснулся и увидел сидящего у своего изголовья посапывающего Ручкалова. Очки его сползли с переносицы и косо повисли, зацепившись за мясистое, просвечивающее розовым ухо.

      - Хватит дрыхнуть! - Завопил Владимир. - Друга его, можно сказать, прицельно расстреливают, а он спит!!

       встрепенулся, посмотрел на часы, и превозмогая зевоту, обиженно обрушился на Давыдова:

     - Он там путешествует, а я здесь в одиночестве должен бдеть. Ну все, отбросим лирику. Все прошло, по-моему, вполне удачно. Он достал из своего кармана бутылочку тонкого стекла с притертой крышкой и поставил ее на тумбочку рядом с кроватью друга

     . - Вот тебе сто пятьдесят грамм спирта, пей так или, если хочешь, разводи, но чтобы к утру ты, милок, все, что там видел, на пленочку мне нашептал. Через пару дней попробуем еще разок.

     Он подтащил к кровати Давыдова громоздкий магнитофон, включил его, поставил на паузу, и, уходя, попросил:

     - И, пожалуйста, Володя, детали, побольше деталей.

Спирт неожиданным образом обострил его память, и он почти всю ночь, поставив микрофон на тумбочку, вполголоса рассказывал об уральских событиях в жизни и судьбе своего отца, которого он в реальной своей жизни никогда не видел.

     …Следующая доза, впрыснутая Ручкаловым, была несколько больше, чем первая, и Володя впал в странное состояние жаркого озноба, когда все тело скользко от пота, а по коже, словно от холода, бегают мурашки.

      Володя хотел, шутя, выкрикнуть известный возглас Гагарина «Поехали!», но пространство вокруг него самым поразительным образом свернулось, стало черным и непрозрачным. Владимир вздохнул и проснулся в Харбине, в небольшом кабинете, сидя в жестком плетеном кресле за круглым столом, покрытым бархатной с кистями скатертью.

     Китель серого мышиного цвета сукна был расстегнут, и потускневшие аксельбанты покачивались, словно маятник часов при каждом его движении. Под кителем на Бессонове, а именно Бессоновым Анатолием Титовичем, он осознавал себя в настоящий момент, из-за ужасающей духоты, в комнате ничего не было, и грубое сукно его неприятно скоблило потное тело, вызывая непреодолимое желание постоянно чесаться. А может быть, в этом были виноваты вульгарные клопы, которых в комнате было превеликое множество. Они и сейчас, не пугаясь света лампы, ползали по стенам, обклеенным аляповатыми обоями с крупным рисунком. Маленькие гнусные кровососы.

Напротив Анатолия, сидели два человека, так же, как и он, полураздетые, и скидывали карты, замусоленные, с надорванной и мятой рубашкой.

     - Все, - выдохнул Бессонов. - Осточертело, ну что за глупость днями напролет играть в карты на щелбаны, тем более что все по их рубашкам узнают достоинство каждой! Я не играю… - Он вздохнул, налил в залапанный стакан чуть-чуть водки, опрокинул в рот, скривился и потянулся к папиросам.

      - Друзья, купите папиросы, подходи пехота и матросы,

Подходите, пожалейте сироту, меня, согрейте, Посмотрите, ноги мои босы....

     - Господи, - простонал Анатолий, брезгливо затягиваясь папиросным дымом. - Это опять он!

     Проклятый мир, проклятая страна с их гнусной рисовой водкой, дерьмовыми папиросами и бродяжками, распевающими под шарманку песенки на русском языке, прямо напротив конспиративной квартиры...

     Он еще раз затянулся и подошел к окну, задернутому плотными шторами.

 

      Затяжка первая (Сиротка).

 

      Бессонов рывком отдернул шторы, с треском раскрыл створку окна и, высунувшись на полкорпуса, крикнул мальчишке-шарманщику:

      -Mon cher, голубчик, поднимись ко мне и ящик свой возьми, иначе китайцы его вмиг пристроят! - Он выбросил докуренную папиросу и, присев на широкий облупленный подоконник, с наслаждением стянул хромовые давно нечищеные сапоги с запревших ног.

      Через минуту, робко постучав в дверь, в комнату ввалился мальчуган, чумазый, в рваных сандалиях на босу ногу и, неожиданно, в приличном черном шелковом котелке.

     - Звали, господа хорошие? - Сердито проговорил мальчишка, пристраивая в угол свою шарманку. - Говорите, чего надо, а то мне с вами забесплатно говорить разговоры интерес небольшой.

     - Ну ты и наглец… - Смеясь, проговорил высокий черноволосый, похожий на татарина, подпоручик, сидевший до этого в тени высокого шифоньера и перебирающий от скуки струны обшарпанной старенькой гитары.

     - Ты чей будешь? Как фамилия?

     - А ты из ЧК, что ли, будешь, господин хороший?

     - Ну что, господин Курбатов, уел он тебя? – Смеясь, проговорил один из оставшихся за столом игроков, меланхолично раскладывающий перед появлением мальчишки какой-то сложный пасьянс.

     - Да уж, Виктор Бенедиктович, уел. - Курбатов снова рассмеялся и принялся наигрывать свои незамысловатые шансонетки.

     - Нестеров я, Федор, Андрея-есаула сын, - глядя молчащему Бессонову прямо в глаза, ответил шарманщик.

     - А где ж отец-то твой? -  Анатолий вновь вытянул папироску, с неудовольствием понюхал ее и все-таки прикурил.

     - А батю моего еще там, за кордоном свои же в расход пустили. Он, дескать, казну полковую просрал, врагу отдал, вот и расстреляли. А как тут не просрать, когда красные вместе с наемниками узкоглазыми, словно туча в ночи, налетели, почти весь полк в пять минут положили.

     В комнате повисла вязкая тишина, и даже курбатовские струны замолчали....

     Бессонов насупился, весь как-то подобрался, озлобился.

     - Ну хорошо, а почему ты постоянно под нашими окнами напеваешь? В Харбине, что, улиц больше нет?

     - Почему нет, очень даже есть. Да только не на каждой русские заговорщики квартируются.

     - Заговорщики? - переспросил Анатолий. - А ты ничего не путаешь?

     - Да что вы, господин штабс–капитан! - мельком посмотрев на китель Бессонова, ответил мальчишка. –

     - Про вас весь город знает. Вот я и решил к вам поближе быть, а вдруг пригожусь?

      - Ну что, господин штабс-капитан, и чего же после этого стоит вся наша хваленая конспирация? - с сарказмом произнес молчавший до этого единственный из них штатский.

     - И долго мы еще будем здесь, в этом Богом забытом Харбине, торчать? Или будем ожидать, пока сюда  пожалуют господа чекисты? Поверьте, правительство Китая не захочет портить и без того не очень хорошие отношения с новорожденной Россией.

     - Вы знаете, господин Остапов, - заговорил Анатолий. - Однажды в своем имении под Екатеринбургом я из окна наблюдал интересную картинку. Дело было ранней зимой. В центре двора, там у нас летом обычно экипажи стояли, пять - шесть ворон загнали в круг большую серую крысу, и как только крыса дернется в какую-нибудь сторону, ее везде обязательно встречает огромный вороний клюв. И вот эта самая крыса где-то с час пыталась прорваться сквозь воронье кольцо, но все было безнадежно, крыса была приговорена. И вороны, чувствуя это, не спешили всем скопом разделаться с нею, а подходили важно так, безбоязненно, и клевали ее по очереди, пока, в конце концов, не забили до смерти....

     - Ну и к чему вся эта ваша аллегория?- насупился Остапов.

     - Да я и сам не знаю,- признался Бессонов. - Но что интересно, как только крыса издохла, вороны тут же начали драться между собой за ее труп. А самое главное, по-моему, во всей этой истории, что пока сильные вороны в кровь друг друга клевали, самая мелкая, но, по всей видимости, самая умная ворона схватила дохлую крысу и улетела, когда ж остальные спохватились, той и след простыл.

     - И что же, вы предлагаете здесь сидеть и выжидать, пока большевики сами себя заклюют? - с усмешкой обронил Курбатов.

     - Нет, милостивый государь, не предлагаю. Хотя и уверен, что они рано или поздно передерутся между собой. Уж больно аппетитен каравай российский. И поверьте мне, что та кровь, которая была пролита в годы гражданской, - лишь маленькая капля по сравнению с будущей кровавой рекой в России.

     - А сиднем сидеть, дорогие мои господа, по-моему, преступно . Tempus fugit, и его не воротишь. - Бессонов насыпал белый мелкий порошок на портсигар и глубоко вдохнул его в себя носом.

     - Да, вы правы, время бежит, ну и что? - повернулся к Бессонову Курбатов.

      - Как, вы знаете латынь? - Анатолий деланно удивился, прикрывая глаза в предвкушении сладостной кокаиновой истомы.

     - Да, господин штабс-капитан, несмотря на то, что я из кухаркиных детей, а отец мой ничего кроме метлы и лопаты дворника в руках не держал, знаю!

     - Меня вообще удивляет, подпоручик, - прервал его Виктор Бенедиктович, - что вы здесь, с нами, забыли? Ну, хорошо: Бессонов и его предки еще со времен Ивана Грозного известны как богатые бояре. Или Остапов, у него в Малороссии четыре фабрики национализированы советами. О себе я вообще говорить не хочу, мой папаша Гостиный двор перед переворотом приобрел.... А вам-то что терять? Может быть, в самом деле вам лучше вернуться и покаяться? Вас простят.

     - Простят, говорите? - прошипел Курбатов. - Вы забыли про целый пароход с казаками из Константинополя? Им тоже говорили, что простят, на весь мир об этом протрубили! Те и поверили. А их половину в порту положили из пулемета, а остальных Феликс Эдмундович к себе «пристроил». Простят... Нет, не могу…Тем более, что я еще в германскую проникся идеей монархизма.

      Он взял гитару и под негромкий перебор струн запел негромким приятным голосом:

 

     - В нашей старой каминной, где от жара трещит не натертый     паркет,

      Ты лежишь на диване, аксельбанты в пыли и казенный пакет,

      Где двуглавый орел сургучовыми плачет слезами,

      Позументы померкли, в желчной рвоте камзол,

      В затхлом воздухе пахнет сивухой,

      И трусливый дворецкий куда-то без спроса ушел.

      В окна бьется навозная муха.

      А за окнами осень, красных лозунгов ярь,

     Дом напротив, в стиле Растрелли,

      В этом доме сегодня был убит государь,

      Не казнен, а вульгарно расстрелян.....

 

     - Да перестаньте вы … - Анатолий Бессонов спрыгнул с подоконника и прошелся по комнате.

     - Вы знаете, какое у меня к нашему последнему венценосному отношение. Да и отречением своим он себе авторитету не добавил. Меня больше интересует, как так вышло, что Колчак, Юденич, Врангель - профессиональные военные, под знаменами которых мы, кстати, тоже военные до мозга костей люди, не смогли, не сумели остановить всю эту чернь? Что случилось? Да неужели завещание Гришки Распутина и в самом деле воплотится в жизнь? А может, мы и вправду крови, русской крови, пролить побоялись?..

      Он остановился напротив мальчишки-шарманщика, посмотрел на него недоуменно, а потом, видимо, вспомнив, почему тот оказался в квартире, спросил его, протягивая мальчику мятую купюру:

      -  Слушай, ты знаешь заведение Коки «Желтый дракон»?

Тот утвердительно кивнул своим черным котелком, натянутым до ушей.

     - Сходи, голубчик, пригласи Оленьку Бологину, пусть она и подружек захватит, - он повернулся к собравшимся и грустно, растягивая слоги, выдохнул:

     - Тоска, господа. Тоска…

     Хлопнула входная дверь, послышались шлепки сандалий по лестнице. В комнате повисла тишина, какая-то опасная, нездоровая, готовая в любую минуту прерваться грандиозным скандалом.

     Бессонов вновь вдохнул кокаин и, расслабившись, уселся в потертое, плюшевое кресло, далеко вытянув ноги.

За окном становилось все темнее, и лишь редкие пятна освещенных окон разбавляли вечернюю лиловость.

 

Затяжка последняя (Оленька).

 

     Ближе к вечеру пришли девочки. Их появление было слышно еще с лестницы - веселый смех, часто повторяющееся carmant (как же иначе, все девицы с фамилиями, абы с кем не спят)

Господа офицеры мало-мальски привели себя в порядок, со стола убрали карты, поставили телефон. Лишь Бессонов, оставшись сидеть на своем излюбленном месте, на подоконнике, не поддался всеобщему почти праздничному настроению.

Дверь распахнулась, и ярко одетые кокотки заполнили собой всю квартиру, хотя было их всего четверо. Одна из них сразу же направилась к Анатолию. Высокая, темноволосая, со смуглым лицом, она была словно рождена для того, чтобы приковывать к себе мужское внимание. Белые, идеально ровные зубы, легкий пушок над верхней губой, изящно изогнутые брови - все в ней выдавало породу, отточенную веками. Подойдя к Бессонову и легко поцеловав его в щеку, она встала напротив него, прижалась выпуклым своим лбом к его лбу и застыла, только пальцы ее перебирали густую бессоновскую шевелюру. Казалось, что так они могут стоять целую вечность, глядя друг в друга. Они стояли возле подоконника, у окна четвертого этажа, в чужом грязном Харбине, а весь внешний мир превратился в кокон, не давая проникнуть внутрь ничему постороннему - ни шуму, ни музыке, ни горьким реалиям эмиграции. А вокруг них царило безудержное веселье. Звуки открываемых бутылок смешались с гитарными переборами, в веселый женский смех вплеталась грустная картавость Вертинского и шорох затупившейся патефонной иглы. А тут еще и мальчик крутанул ручку шарманки и слезно завел свою «Друзья, купите папиросы, подходи пехота и матросы...», чем вызвал новый всплеск безудержного всеобщего смеха.

     Анатолий неловко шевельнулся, погладил податливые ее волосы, и прошептал устало:

     - Оленька, как я по тебе соскучился.

Ольга внимательно посмотрела ему в глаза и с укором, смешанным с отчаянием, проговорила:

     - Анатолий, ты же обещал. Ну, что на этот раз? Кокаин, опий или еще какая-нибудь гадость?

      Бессонов виновато уткнулся ей в плечо, прижался всем телом и приглушенно пробормотал, пряча взгляд:

     - Честное слово, Оленька, больше не буду, просто мне уже здесь совсем невмоготу прозябать. Здесь так тоскливо, что даже стреляться не хочется. Одного мне хочется - домой, в Россию. У нас сейчас там, дома, дожди начинаются, туманы между гор плотные, как маменькин молочный кисель, качаются. А сосны, Оленька, ты не поверишь, такие высокие, что если на верхушку смотреть, то голова закружится. И на каждой иголке по капельке. Словно это и не дождь вовсе, а сосны плачут. А в Екатеринбурге ярмарка осенняя заканчивается. Мы в это время крестьян своих с детишками в город отпускали. Купчишки, чтобы побыстрее остатки распродать, втрое дешевле летнего товар отдавали…. Мы с егерем по эту пору на щук ходили. Веришь, нет, Оленька, иной раз такая огромная попадется, что с телеги егеря нашего хвост щучий по земле волочится. В это время антоновку собирают. Кажется, что все Уральские горы этой антоновкой пахнут. А еще...

     - Анатолий… - прервала его Ольга. - У нас ребенок будет. В апреле, я думаю…

     - Слава Богу, что не в мае. - Произнес он, все еще мысленно находясь где-то там, дома. - А то бы маялся потом всю свою жизнь... Что? - Антон схватил ее за плечи, отодвинул ее от себя на расстояние вытянутой руки и переспросил:

      - Что-что? А ты уверена? И он вправду от меня?

      - Анатолий, ты же знаешь… - с укором прошептала она, наклонив голову. - Как только я тебя узнала, в первый же день с хозяйкой рассчиталась. Я у нее только угол снимаю все это время, не работаю.

      Она заплакала, и от слез ее большие глаза, казалось, еще более увеличились. А Бессонов целовал ее щеки, соленые от слез, губы, ее огромные мокрые глаза и все время недоуменно повторял:

       -  Ребенок… У меня будет ребенок!..

      Неожиданно, обняв Ольгу за талию и потянув ее в центр комнаты, он громко, заглушив разговоры и музыку, сказал:

     - Господа! У нас есть еще шампанское? Прошу вас, налейте всем присутствующим! И мальчику тоже.

     Курбатов суетливо разлил вино по фужерам. Спящего в углу шарманщика разбудили и, ничего не понимающему со сна, отчаянно зевающему, всунули в руку бокал.

     - Господа! - торжественно произнес Бессонов, держа бокал высоко над головой. - Прошу вас присоединиться к моей радости! Я только что узнал, что род князей Бессоновых не прервется. Ура, господа!

     Полная тишина, вдруг возникшая в комнате, внезапно взорвалась криками «ура», радостным смехом, вздохами и громкой, с придыханием музыкой шарманки. Но вспышка радости, как это часто бывает на русских застольях, постепенно угасла, сошла на нет. Китайская водка, шампанское, сомнительный коньяк сделали свое дело - вдруг стало грустно, пусто и скучно. Присутствие девочек стало скорее раздражать. Надоевшая гитара сиротливо валялась под столом. Рядом, в тени сбившейся бархатной скатерти спал, подложив сжатые кулачки под щеку умаявшийся, опьяневший от шампанского сирота- шарманщик. В углу пьяный Курбатов все порывался, впрочем, не совсем убедительно, сыграть в русскую рулетку. Револьвер из его рук вырывала, тоже не очень настойчиво, рыжая красотка с удивительно белой кожей.

     Виктор Бенедиктович спал, положив голову на край стола, при этом руки его, пальцами в дорогих, безвкусных перстнях почти касались пола, а по щеке ползла прозрачная пьяная слеза.

      Остапов, брызгая слюной, доказывал собственной тени на грязных, заляпанных обоях, что рабочие с его фабрик неблагодарные свиньи, посмевшие принять участие в национализации остаповского имущества.

     И лишь двоих, Анатолия и Ольгу, не коснулась эта пьяная какофония. Сидя на подоконнике и взявшись за руки, они говорили и говорили, перебивая друг друга, весело смеялись каким-то своим воспоминаниям, грустили о чем-то утраченном.

Бессонов, снял с пальца перстень, где на вставке из золотистого авантюрина, на фоне герба с медведем и боевым русским топором красовалась витиевато выполненная буква Б, надел его на большой палец Ольгиной руки и торопливо заговорил, глотая от возбуждения и важности принятого только что им решения буквы и целые фразы.

     - Оленька, любимая моя. Ты только не перебивай. Слушай, что я тебе сейчас скажу. Нет! - решительно прервал Анатолий самого себя. - Сначала поклянись, что, как жена моя венчанная- при этом он счастливо и как-то очень радостно рассмеялся, - Так вот, как жена моя венчанная, ты выполнишь все, что я тебе сейчас накажу.

      - Клянусь! - Торжественно поднимая руку, так же радостно проговорила покрасневшая от нежданного счастья Ольга. - Клянусь, как твоя венчанная жена выполнить слово в слово все то, что сейчас ты, любимый мой, мне накажешь.

      Бессонов фыркнул от восторга и продолжал:

     - Ты едешь сейчас же на вокзал и берешь билет до Екатеринбурга. Там под Иссетью, в излучине реки большое старинное село Каменки. На самом берегу, возле обрыва, стоит господский дом с белыми колоннами под высокой зеленой крышей. В нем живут мои родители, папенька с маменькой. Я им в свое время про тебя уже отписывал. Придешь к ним, покажешь им перстень, поклонишься в ноги и будешь с ними жить, воспитывая нашего ребенка как подобает. Да там и маменька подскажет. А я, как только выправлю приличные бумаги, сразу же приеду к тебе.

     Но, радость моя, прежде, чем сядешь в поезд, обязательно позвони мне. Номер ты знаешь. Я бы и сам тебя посадил, но ночью по Харбину без настоящих документов лучше не появляться. Ты все запомнила?

     - Да, мой дорогой штабс-капитан! - Вытянулась на военный манер раскрасневшаяся Ольга. - Купить билет, позвонить моему милому, сесть в вагон и ехать к его родителям под Екатеринбург, где вместе с ними ожидать возвращения сына, мужа, и отца....

Они обнялись и замолчали.

     - Ну все, Оленька, до поезда осталось не более двух часов, тебе пора... Но подожди! - спохватился он. - Я сейчас.

     Бессонов в азарте, каком-то необъяснимом оживлении подбежал к столу, и стал выгребать из своих карманов все деньги, которые у него только были.

Увидев происходящее, к столу подошел и Курбатов, поверх шуршащей кучки мятых купюр он положил тяжелый золотой брелок в виде полумесяца на цепочке крупного золотого плетенья…

     -  Надеюсь, что хотя бы вы, Ольга, с вашим и Анатолиным ребенком будете счастливы. – проговорил он неожиданно трезвым голосом и, отвернувшись, начал ожесточенно накручивать патефонную ручку.

     Анатолий сложил все деньги и брелок в Ольгин ридикюль и, крепко поцеловав ее в губы, проводил до двери. Процокали по лестнице Ольгины каблучки, и в комнате наступила тишина.

     - Ну что, юноша? - проговорил недавно проснувшийся и наблюдавший за картиной расставания сквозь сощуренные ресницы Виктор Бенедиктович. - Послал девицу прямо в логово большевиков?

     - Бог поможет... Надеюсь. Она ни в чем не виновата - хмуро проговорил Бессонов.

     - Врешь, батенька, она перед ними уже фактом своего рождения, своего происхождения виновата. И этой вины и ей, и всем ее детям, если сподобится родить благополучно, за глаза хватит.

     - И-и-и-эх! - громко закричал Бессонов, запуская в раскрытое окно пустую бутылку, словно гранату. Дождался звона разбитого стекла и удовлетворенно прокричал, будя уснувших.

     - Так что же мы не пьем? Или мы не русские? Водка, водка где? Водки хочу, непременно водки!

     Все выпили, включая проснувшихся проституток, закусывая, кто, чем мог, кто, что нашел на разоренном столе, закурили и словно одновременно о чем-то задумались, молча наблюдая, как слои сизого табачного дыма не торопясь выползают из открытого окна.

     - Ну, хорошо, - нарушил тишину Курбатов. - Девочку вы услали. Как у нее сложится - одному Богу известно. Ну, а вы-то сами как, господин штабс-капитан?

     - Я?.. - В пьяной задумчивости протянул Бессонов. - Со мной проще. Много проще. У меня, господа, давно уже все решено. В России меня шлепнут на первой же после китайской границы версте. А без России, без Оленьки, без моего еще не родившегося ребенка, без моих осенних туманных гор и плачущих сосен существование мое мне кажется совершенно бессмысленным и ненужным. Здесь я либо сопьюсь до полной своей деградации, либо... Либо просто-напросто сойду с ума.

      - И так уже что ни ночь, то серафимы какие-то снятся....Ну их к чертям… Страшно. Страшно… Увольте, господа. «Не дай мне Бог сойти с ума - уж лучше посох и сума».

      - Сейчас, совсем скоро, прозвонит телефонный звонок, и все. Совсем и навсегда. Дайте, господа, папиросу, пожалуйста. Мои кончились.

     За окном стали видны уже контуры домов, сквозь дырявые тучи вывалилась четко очерченная, словно детская аппликация, луна, удивительно белая и необыкновенно красивая, когда утреннюю напряженную тишину нарушил резкий телефонный звонок.

     Бессонов схватил трубку, облегченно вслушиваясь в     прерываемый какими-то посторонними звуками голос, и нарочито радостно, быстро проговорил:

- Да-да, Оленька. Спасибо тебе за все. Я хочу, чтобы ты знала. Я никого так сильно не любил, как тебя, незабвенная ты моя. До свидания. Кланяйся родителям. И будь им, как дочь...

     Анатолий подошел к окну, застегнулся на все пуговицы, перекрестился и слегка дрожащим голосом пробормотал, прошептал:

     - А еще говорят, «на миру и смерть красна». Нет, господа, страшно все- таки, страшно. Поверьте, страшно...

     Словно утопая в густом прозрачном сиропе с широко открытым ртом, пытался добежать и перехватить его руку Курбатов, но пуля, выпущенная из старого, отполированного до белизны револьвера, уже рвала офицерское сукно кителя Бессонова, слева, там, где сохранились дырочки от орденов.

 

      Глава 5.(очень короткая). Первые сомнения.

 

     Прослушав запись пересказа второго путешествия по генной памяти Володи, Ручкалов хмыкнул и с еле уловимым сарказмом проговорил:

     - Странная, однако, у твоих предков, Володя, судьба. То гибель в расцвете лет, а то суицид…

     - Да пошел ты... - отозвался устало Давыдов. - Ты лучше скажи, когда мне гипс этот дурацкий снимут. Сил нет, как под ним нога чешется. Да и погулять хотя бы по парку хочется.

     - Погулять? - В лице Ручкалова промелькнул, как показалось Владимиру, не понятый им страх. - Да чего там гулять! Дождь, слякоть, ветер холодный. Ты уж лучше отлежись. Вот тебе спирт. Расслабься, выспись. А там, глядишь, и гипс снимут. Ты же понимаешь, я только психиатр, со своими заморочками, своей диссертацией, а ногу твою курирует хирург. Это противоположности. Пока наши с тобой попытки - это так себе, пара-тройка поколений… Нужно попытаться копнуть поглубже. В следующий раз, конечно, в следующий раз.  Ручкалов положил катушку с пленкой в карман халата и ушел, насвистывая. Но что-то в поведении старого дружка, в его жестах, словах, сказанных и не сказанных, Давыдову очень не понравилось. Очень.

За окном мрак, полная темнота, словно стекло заклеили черной бумагой - ни луны, ни фонаря. Лишь по жестяному сливу чуть слышно ползает дождь, тихо так, убаюкивающее.

     - Нет, Володенька, сейчас спать ну никак не стоит… - прошептал он в проснувшимся в нем охотничьем азарте. - Я этого Ручкалова с первого класса знаю. Всегда он врал хреново. Даже когда плакался перед педсоветом о смерти любимой бабушки, похороны которой повлияли, мол, на его аттестат, медальку золотую выпрашивая, никто ему не поверил, даже распоследний алкоголик-физрук... Что то тут явно нечисто.

     Владимир упаковал свою загипсованную ногу в целлофановый пакет с оборванными ручками, влез здоровой ногой в стоптанный тапок и захромал к двери.

     Со стороны коридора на дверь его был прибит старый полосатый матрас, и над ней горел фонарь, с красной надписью «Тихо. Идет гипнотический сон!»

     - Ну и ну! - сплюнул Давыдов и заковылял по кишкообразному коридору в сторону выхода на лестницу.

    Многие двери в палаты поразили Владимира своим странным для больницы видом. Кроме уже знакомых полосатых матрасов, в коридор смотрели глухие металлические створки с круглыми глазками и квадратными окошками для передачи пищи (одним словом, как в тюрьме), перед другими дверям красовались мощные, сваренные из арматуры в палец толщиной, решетки с большими навесными замками на них.

     - Да, веселенькая у тебя клиника, Сереженька ты мой, дружок ты мой закадычный, веселенькая... - своим брюзжаньем Давыдов пытался выгнать из себя странную робость, если не страх, охвативший все его существо.

     За поворотом, прямо возле выхода на лестницу, перед металлической дверью горела надпись: «Бокс интенсивной терапии. Вход строго по пропускам».

    Володя не стал испытывать судьбу и подходить к этой двери, тем более что в углу мигала красным откровенно установленная видеокамера, как можно скорее свернул на лестницу и, опершись на перила, поспешил вниз.

     Осень шуршала дождем по прелым листьям. Их терпкий запах на миг, казалось, выбил почву из-под ног беглеца. Владимир присел на сырую ступень крыльца, прислушиваясь к ночной осенней тишине, и вдруг с какой-то страшной очевидностью и тоской почувствовал, насколько он одинок. Уснувшая в ночи земля мотается зачем-то вокруг солнца, мимо нее проносится разнообразный космический хлам, а он, Давыдов Владимир, сидит сейчас неизвестно где, в шуршащем пакете без ручек, на сыром бетонном крыльце и вдыхает осень. Господи, как все это печально.

     Давыдов поднялся. Промокшие ягодицы неприятно зябли под слабым ветерком, как если бы он ходил сейчас по больничному парку совсем без штанов.

     Вокруг парка, насколько он смог заметить при тусклом желтом свете редких фонарей, высился не менее чем трехметровый кирпичный оштукатуренный забор с колючей проволокой поверху. Прямо под фонарем виднелись железные ворота, украшенные сверху острыми наконечниками. При них, естественно, будочка типа КПП. Давыдов направился туда.

Напротив турникета сидел охранник в камуфляже. Именно профессиональный охранник, а не ряженый инвалид - это Давыдов почувствовал сразу и по широте его грудной клетки, и по толщине заросших рыжим волосом рук, и по запаху пота, не кислому,  застоявшемуся запаху мало двигающегося человека, а терпкому , который появляется после тяжелых упражнений с железом на спортивных тренажерах.

     - Далеко собрались, господин Давыдов? - Поднимаясь во весь свой рост, спросил охранник.

- Страна знает своих героев, - как можно более независимо попытался ответить Владимир. - Курево закончилось. Пойду в ближайшую палатку, куплю пару пачек.

     - Очень жаль, Владимир Владимирович, но ночью выход за территорию клиники запрещен. Ничего не поделаешь, устав.... А сигареты, пожалуйста, у меня возьмите. И очень уж осведомленный и услужливый страж подал Давыдову цветастую пачку. Владимир спорить не стал, а прикурил, поблагодарил охранника за сигареты и угрюмо зашагал к корпусу. Все что надо, он уже увидел. В будке на стене висел стенд с обозначением пожарных кранов и колодцев этой клиники. Но не это было самое важное, что увидел Владимир. Больше всего его поразило название клиники, написанное на этом стенде: «СПЕЦИАЛЬНАЯ ПСИХОНЕВРОЛОГИЧЕСКАЯ КЛИННИКА ЗАКРЫТОГО ТИПА. ГОР. МОСКВА».

     Вернувшись в палату, Давыдов с омерзением выпил неразбавленный теплый спирт, закурил и расплакался. Жизнь показалась ему еще более мерзкой и гнусной.

 

      Глава 6. Попытка третья. Испания.

   

     - А что ж ты думал! - кричал, оправдываясь, Ручкалов. - В хирургическом отделении мне позволят проводить мои эксперименты? Или тебя там будут долго держать с твоим примитивным переломом? Это в наше-то время? Как бы не так. Десять дней максимум, и лети лебедем домой, под наблюдение местного врача, у которого до обеда прием, а после обеда - вызовы на дом. И за все удовольствие - пять тысяч. Нет, паря, ты и в самом деле полный наивняк. Естественно, спецклиника. А как иначе? Только ты запомни: это моя клиника. Я не просто главный в ней врач, нет. Я ее владелец. И только поэтому мы сможем наконец-то разобраться во всех твоих треклятых невезениях. И без всякого психоанализа. Ну что, усек?

     Чем больше распалялся Ручкалов, тем явственнее в его криках чувствовалась какая-то фальшь. Но мягкий по натуре Владимир просто физически заболевал, когда рядом с ним кто-нибудь так беззастенчиво лгал, тем более, если на шее выступили жилы.

     - Да верю, верю, успокойся. Включай свой магнитофон. Ведь я уверен, что ты уже сопроводительную шапку на третью инъекцию уже нашептал. Ведь верно? Знал ведь, сукин сын, что я все равно соглашусь. Что мне и самому любопытно свои корни получше рассмотреть. Да, наверное, у любого от такой возможности слюнки потекут. Так что, пожалуй, и не стоит больше зря воздух колебать. Коли уж свое зелье, Павлов ты наш новоиспеченный.

     Увеличенная почти вдвое доза вывернула Владимира наизнанку, собрала его сознание в комок и выкинула на широкой деревянной пристани.

    Пьер Ж'Озе из Прованса, молодой человек лет тридцати, мастер витражей и мозаичных панно, стоял на выбеленном солнцем и морской водой дощатом причале и с удовольствием вдыхал влажный, пропахший йодом и рыбой воздух, в теплую горечь которого вплетался чуть заметный аромат спелых апельсинов.

     - Испания! - Радостно проговорил он и направился в сторону виднеющихся руин бывшей мавританской крепости Маджирит. Порт, по которому он сейчас проходил, перешел в рынок, где на разные голоса продавцы, черноволосые экспансивные испанцы и меланхоличные иудеи с грустными глазами, предлагали таким же, как и они, экспансивным и меланхоличным покупателям разнообразные дары моря и фрукты.

     Густая вонь отбросов, человеческих экскрементов и протухшей рыбы, казалось, никого не смущала.

     Ушлые громкоголосые продавцы, несмотря на несколько экстравагантный вид Пьера и полное отсутствие интереса к товарам, разложенным на деревянных лотках, пару раз почти в лицо ткнули ему какими-то зубастыми тварями, громко уверяя , что эти рыбы только что плавали в море, хотя от их склизких голов с белесыми выпученными глазами откровенно несло тухлятиной.

      А одежда на Пьере Ж'Озе и в самом деле была довольно оригинальной по испанским меркам. Лиловые штаны в обтяжку, типа санкюлотов, кожаные туфли с загнутыми носками, легкая кожаная куртка без застежек и рукавов, белая льняная рубаха и такая же белая легкая шапка с козырьком, прикрывающим от яркого солнца смуглое лицо и удивительные зелено-голубые глаза.

     Через плечо он нес короткую бамбуковую палку с привязанной к ее концу увесистой сумкой, а на поясе рядом с кожаным кошельком висела потертая легкая праща, по которой было видно, что ее хозяин пользуется ею довольно часто.

      Пройдя через мощеную площадь, и внимательно осмотрев недавно выстроенный собор с высокими стрельчатыми окнами, Пьер напрямик, через городские апельсиновые сады, уверенно направился к парадному подъезду резиденции королевы Изабеллы.

     Вооруженной страже, стоящей на улице в тени портика, вполне хватило большой королевской, красного сургуча, печати, болтающейся на истертом свитке, предъявленном стекольных дел мастером, но в зале, перед высокими дубовыми дверями, грамоту дотошно изучил горбун в черном, с серебряной чернильницей и серебряным свистком на поясе.

     - Каким языком владеешь? - на ломанном французском осведомился он у Пьера.

     - Кроме родного французского, знаю и свободно говорю и пишу на английском и немецком. Хорошо понимаю итальянский. Но вот испанский язык, мне пока, увы, незнаком.

     - Когда придет переводчик и секретарь, владеющие перечисленными тобой языками, королева Кастилии и Арагона, Гранады и всех земель и колоний Испании, примет тебя, если пожелает. Жди.

 

     Три цвета смальты. Цвет надежды - голубой.

 

     (Аудиенция).

 

      Пьер смиренно приготовился к долгому ожиданию, но каково же было его изумление, когда уже через несколько минут двери распахнулись и дворецкий в ливрее из золоченой парчи громко возвестил:

     - Пьер Ж'Озе из Прованса.

       Зал поражал своим великолепием. Золото и лепнина, мрамор и парча, великолепная потолочная роспись и малахитовые пилястры, - все это вызвало у утонченного Пьера чувство собственного превосходства. Что ж поделаешь, но иногда врожденный художественный вкус оказывается выше монаршего понятия красоты. Да и сама королева Изабелла, если отбросить ее пышный наряд и целый каскад драгоценностей, как женщина не показалась французу уж очень красивой. Хотя высокий, слегка подбритый лоб, холеная кожа породистого лица надменное его выражение красноречиво свидетельствовали о высоте ее происхождения.

      В центре зала, на фоне огромного гобелена с охотничьими сюжетами, на возвышении, покрытом багровым ковром, стояли два трона. На одном из них восседала королева Испании, другой был пуст.

      Позади королевы, за небольшой наклонной кафедрой, стоял переводчик в голубой бархатной фуфайке, держа наготове рулон рисовой бумаги и маленькую чернильницу с пестрым пером в серебряных колечках.

     - Мой монарший и единоверный супруг Фердинанд, король Арагона, в настоящее время кормит своих карпов в королевском пруду. Но, я надеюсь, что мы сможем и в его отсутствие решить наши вопросы, если таковые обнаружатся, не правда ли?

      Пьер, до сих пор стоявший, пригнув одно колено, выпрямился, и, сняв свой необычный головной убор, поклонился и громко ответил:

      - Да, ваше величество.

      - Ты как иноземец и художник можешь называть меня просто: моя королева.

      - Я польщен вашим великодушием, моя королева.

        Изабелла посмотрела на него и, помолчав, заговорила снова:

- Хотя ты еще так молод, но мои братья во Христе, Эдуард пятый, король Англии, король Франции Людовик Одиннадцатый Благоразумный, да и вся Римская курия во главе с Папой, рекомендовали тебя нам, как прекрасного мастера витражей.

      - Я очень признателен им, моя королева.

     - Видел ли ты, Пьер Ж'Озе, наш новый собор на главной площади?

     - Да, моя королева, видел.

      - А видел ли ты оконные проемы, в коих тебе и надлежит сделать искусные витражи на библейские темы?

     -  Да, моя королева, видел.

     -  Сколько времени займет эта работа?

      - Если материалы, заказанные мной, будут поступать вовремя, я думаю, что смогу уложиться в трехмесячный срок.

     - Это было бы прекрасно, мастер. К тому времени как раз подойдет срок празднования нашего с супругом Фердинандом бракосочетания.

     - И что же тебе потребуется для скорейшего выполнения нашего монаршего желания? - Изабелла легко щелкнула сухими пальцами, и горбун в черном подал ей увеличительное стекло с ручкой из слоновой кости.

     Пьер через горбуна передал королеве свиток с расчетом материалов. - Это лишь примерный перечень, моя королева, на практике материала уходит обычно вдвое больше запрашиваемого.

     Изабелла прочитала список, и на лице ее промелькнула легкая тень сомнения. - А ты дорогой мастер, Пьер Ж'Озе, - с видимым недовольством проговорила она.

     - Нет, моя королева. Это не я дорогой, а те материалы, с которыми я работаю очень дороги. Венецианское стекло, зеркала, золотая, бронзовая, оловянная прожилки - вот что дорого. Я уже и не говорю про пигменты, смальту, мышьяк, ртуть, трубы сухого дерева разного сечения и длины....

    - А трубы зачем?- удивилась королева.

     - Понимаете, моя королева, я хочу использовать эффект сквозняка. Если в жаркий день приоткрыть незаметные фрамуги по краям окон, сквозняк, проходя через эти трубы, будет вызывать мелодичный гул, что-то вроде органной музыки. Я думаю, что хорошо подобранная гамма звучания только увеличит впечатление от витражей.

     Изабелла хлопнула в ладоши и воскликнула:

     - Довольно, я поняла. С завтрашнего утра в собор начнут поступать необходимые для работы материалы.

      Она протянула горбуну список материалов и бросила:

      - В казначейство.

     После чего вновь внимательно посмотрела на Пьера и спросила:

     - А чего же ты хочешь за свою работу?

     Пьер Ж'Озе неожиданно покраснел и чуть слышно прошептал:

     - Дворянства, моя королева.

      - Да будет так! - королева Изабелла поднялась во весь рост. - Ты можешь приступать к работе. Мы подумаем.

 

     Три цвета смальты.

 

       Цвет победы и свершений - красный( Вдохновение).

 

     На следующее утро возле собора собралась многочисленная толпа зевак. Целый взвод вооруженных солдат плотным кольцом окружил серую гранитную громаду, а бравый офицер с заметной опаской подошел к запертой двери.

      Возведение костела было закончено вот уже скоро год, но отделки не было, поэтому он стоял с заколоченными досками оконными проемами, а на высоких воротах висел проржавевший кованый замок. Десятки подозрительных людишек, - попрошаек, воров и калек, - какими-то неизвестными лазейками пробирались в собор, и частенько через щели в заколоченных окнах виднелись отблески огня да иногда по ночам слышны были крики, стоны и мольбы о помощи.

     С протяжным стоном распахнулись кованые створки ворот, и яркие лучи солнца пронзили пыльный, застоявшийся воздух собора.

     Офицер с несколькими солдатами вошли в собор, держа наготове оружие и зажженные факелы. Уже через несколько минут прямо в руки оцепления попали несколько вооруженных кистенями бродяг, отчаянно бранящихся и дерущихся. Под удовлетворенные возгласы толпы их быстро заковали в железо и посадили в стоявшие на телегах клетки, сбитые из прочных деревянных брусьев.

      До самого полудня на лошадях подвозили в больших дубовых бочках воду. Вооружившись ведрами, лопатами и тряпками, обозленные солдаты отмывали полы в храме от человечьих экскрементов и копоти. Доски, которыми были заколочены окна собора, были сбиты, и по его залам загулял свежий ветер, выгоняя из-под крыши костела смрадные запахи и полчища крупных зеленых мух.

      Ближе к вечеру из порта завезли необычайно мягкую, золотисто-желтую кедровую стружку , которой под личным присмотром Пьера солдаты засыпали все полы в залах. Стойкий и приятный аромат кедровой смолы и свежеспиленного дерева окутал костел. Зеваки, крестясь, становились на колени, отдавая дань благодарности Господу Богу и королеве Изабелле. Так в главном соборе на центральной площади Мадрида прошел первый рабочий день французского мастера витражей Пьера Ж'Озе.

      Всю следующую неделю к костелу вереницей подъезжали запряженные волами телеги. На мягкой соломе, с превеликими предосторожностями везли ящики с драгоценным венецианским стеклом, пучками золотых и оловянных тонко выкованных полос, бутыли с кислотами и красителями, склянки с ртутью и пакеты с сухими пигментами - все материалы, согласно длинному списку, затребованные мастером для работы, по приказу королевы были завезены полностью и в срок.

      Дородные плотники в длинных кожаных фартуках в центре главного, самого светлого зала сбили большой, идеально ровный стол из сосновых досок на устойчивых ножках из толстого бруса. Ж'Озе сам обил его верхнюю плоскость сырой бесшовной холстиной, и когда она, высохнув, натянулась, крышка стола стала гладкой, словно кожа на барабане. Проведя нервной ладонью по его поверхности, Пьер радостно улыбнулся и прошептал:

     - А теперь пора и печь класть.

     Кладку печи Пьер не доверил испанским печникам. В сыром подвале костела он выбрал наиболее сухое место, вблизи стены, прямо под грубым каменным ригелем, поддерживающим аркообразный кирпичный свод, утрамбовал темно-красную глину обрубком дубового бревна и, перекрестившись, принялся за дело, предусмотрительно заперев дверь в подвал. Изготовление печей для выплавки смальты держалось мастерами, подобными Пьеру, в глубокой тайне. Несмотря  на небольшой размер, внутри печь была довольно объемна, а отделение для изготовления смальты занимало почти треть всей печи. В свод топки Ж'Озе вставил в глину мелкие осколки стекла, для того, чтобы в процессе работы оно плавилось и намертво крепило огнеупорный кирпич. Пока печь сохла, плотники соорудили рядом с ней небольшой стол с несколькими столешницами, типа этажерки, а также стеллаж для дров.

     В подобных трудах первые две недели пронеслись для Пьера как один миг. Он не смог бы ответить на такой, казалось бы, простой вопрос - ел ли он сегодня, вчера, третьего дня? И если ел, то что, и кто ему готовил?

      На самом же деле Ж'Озе ел ежедневно, и не один раз, и не без аппетита. Готовила ему старшая дочь королевского повара, девятнадцатилетняя Римма (по испанским меркам уже старая дева), жгучая брюнетка с тяжелой грудью и крепкими ногами, достойная ученица своего отца.

      С самого утра ярко-синее небо затянули грязные тучи, и Мадрид обложили мелкие, нудные, бесконечные дожди. Мелкая водяная пыль в перерывах между дождями в виде клочков тумана летала по саду, цеплялась за апельсиновые ветви с оранжевыми плодами, повисая на башенках и крестах костела. В этот день на серой в белых яблоках лошади приехал королевский посланник - горбун. Не спешиваясь, он передал вышедшему из костела Пьеру большой кожаный тубус, где хранились свернутые в трубку эскизы предполагаемых витражей, которые Ж'Озе еще неделю назад отослал королеве Изабелле для ознакомления. Под каждым из рисунков стояла размашистая подпись королевы, подкрепленная печатью, и короткое слово: «Да». Пьер радостно посмотрел на стоявшую позади пышногрудую Римму, приосанился, подкрутил небольшие усики, отпущенные уже здесь, подбритые и завитые по последней испанской моде, вернулся в костел и пробормотал:

     - Ну вот и все, теперь дело за малым - мне нужно солнце.

     Пройдоха Римма умудрилась-таки проскользнуть в постель к французу. Затяжные дожди, скука от безделья, и коварство молодого красного вина сделали свое дело. Мастер как-то утром проснулся оттого, что чья-то горячая рука довольно крепко обнимала его шею.

      Протерев глаза, он с удивлением увидел рядом с собой спящую  неглиже Римму. Обхватив голову руками, Пьер застонал, словно от головной боли, и своим стоном разбудил поварскую дочку.

     - Милый, я так рада. Я сейчас же побегу к папе, обрадую его тем, что ты сделал мне предложение....

      - А я его что, в самом деле сделал? - несколько глуповато спросил француз.

     - Еще бы! - удивленно глядя Пьеру в лицо блестящими глазами, отозвалась Римма. - Ты всю ночь порывался увести меня в ратушу, дабы исполнить свой долг перед богом. Насилу тебя удержала.

     - А, ладно, - легкомысленно бросил Ж'Озе и начал одеваться. Но, бросив взгляд в сторону небольшого оконца, он громко, до звона в ушах, закричал:

     - Римма, Римма, солнце! Посмотри, дожди прошли! К чертям сомнения! За работу. Быть тебе, Римма, дворянкой. Быть!

      Работа в костеле закипела. Римма оказалась хорошей помощницей Пьеру. Целыми днями она носилась по крутым каменным ступеням в подвал и обратно: то подносила уже нарезанные, готовые к напылению стекла, то горбилась под тяжелыми ведрами с обломками цветных стекол и нежнейшей белой глиной. Всю площадь пола в залах занимали листы драгоценного венецианского стекла, разложенные на мягких опилках и кедровой стружке. Для прохода между стеклами Пьер оставил лишь небольшие дорожки.

      А сам Ж'Озе, нарисовав на своем обитом холстом столе рисунок распятого Иисуса Христа примерно в два человеческих роста, занялся изготовлением витража. Сняв с пальца перстень с довольно крупным, но грязной воды бриллиантом хитрой огранки мастер уверенными движениями резал им хрупкие, мелко вибрирующие листы стекла, подчиняясь линиям рисунка, расположенного под ним.

     Его подручная тяжелым бронзовым пестиком истирала в порошок небольшие обломки разноцветного стекла, пересыпая его в маленькие подписанные кулечки. Ближе к вечеру прозрачное бесцветное стекло уже было нарезано и лежало на рисунке Христа, полностью повторяя своими срезами все изгибы тела и одежды Спасителя, а каждый обрезок был тщательно пронумерован. Пьер с трудом разогнул занемевшую спину и, окликнув Римму, попросил:

      - Дорогая, разожги печь в подвале, сейчас перекусим и займемся плавкой.

      После еды, взбив яичные белки в большом котелке, мастер быстрым движением покрывал белесой пеной заготовленные обрезки прозрачного стекла, а Римма, осторожно через крупное сито посыпала их толчеными мелкими разноцветными стеклянными обломочками, почти, что стеклянной пылью.

В печи бушевало пламя, в камере для обжига установилась, наконец, необходимая температура. Багровый в отблесках огня, Пьер складывал стеклянные заготовки по одной в печь, и как только толченое разноцветное стекло расплавлялось и намертво припаивалась к прозрачной основе, он металлическим совком аккуратно вынимал части будущего витража из огнедышащего нутра и откладывал их в сторонку - остывать. Усы его при этом злобно, словно у дикого кота, топорщились, в спутанной его шевелюре набожной Римме виделись торчащие рога, а в глазах Пьера, обычно голубовато-зеленых, мелькали пугающие ее кроваво-красные блики.

     Остывшие детали они относили наверх, прикладывали к рисунку на столе, и постепенно перед взором пораженной Риммы возникало прекрасное, блистающее изображение Иисуса.

     - Ты гений! - кричала в каком-то чувственном экстазе Римма. - Нет, ты не гений, ты – гораздо большее чем гений! Господи, как же я счастлива!

     Упав перед ним на колени, истово крестясь и прижимаясь счастливым заплаканным лицом к его ногам, она все время бормотала:

     - Господь Вседержитель и мать его, Дева Мария, заступитесь, дайте ему закончить то, ради чего он появился на нашей земле. Не дайте ему в гордыне гения своего сойти с пути истинного христианина. Не дайте ему впасть в ересь, дабы не сойтись на общем пути с великим инквизитором Кастилии и Арагона, Валенсии и Каталонии, духовником королевы нашей, Изабеллы, его преосвященством сеньором Томасом Торквемадой...

     А он и сам чувствовал, что то, что он сейчас делает, получается прекрасно. Иисус, словно сияющий изнутри, выглядел настолько правдоподобным и в тоже время настолько божественным, что казалось: вот сейчас, сию минуту он поднимется с этого обитого холстиной стола и оживет. И пойдет по засыпанному желтыми ароматными опилками полу легко и невесомо, так что даже ни одно, самое хрупкое стеклышко не дрогнет, не зазвенит и не расколется...

      Отдельные фрагменты изображения Христа Ж'Озе решил соединять между собой простой и непритязательной оловянной жилкой, а на Римин вопрос, отчего именно так, он благоговейно прошептал:

      - Неужели ты не понимаешь, что фигура Иисуса, весь его образ, и так совершенство? Так стоит ли рассеивать внимание верующих, отвлекать взор их от Него сиянием золота прожилок? Детали же изображения Марии Магдалины, римских солдат, элементы пейзажа Пьер соединял сияющими золотыми прожилками.

      При помощи Риммы мастер наклеил поверх уже готового витража тонкую, хлопковую материю, и они с величайшей осторожностью перенесли готовое панно в сторону от стола. В рамы из дерева витражи будут вставлять уже плотники под руководством Пьера. Но это не сейчас, это потом...

      Но как-то в субботу, ближе к вечеру, когда уже все основные фигуры витражей были завершены и осталось сделать лишь несколько задних видов и пейзажей, весь день чем-то озабоченный Ж'Озе отбросил маленькие кусачки и, стряхнув с фартука обрезки серебряной жести, крикнул Римме громко, чтобы она услышала его в саду, за северной стороной костела:

     - Римма, воду, щелок, чистое белье! Едем к твоему отцу!

Через мгновение в проеме двери появилась веселая, грудастая, такая надежная и трудолюбивая - его Римма.

     - Едем к твоему отцу, - повторил Пьер. - Хватит тебе прятаться по углам. Ты уже не десятилетняя девочка. Ты, можно сказать, жена моя.

     Чуткая Римма внимательно посмотрела на своего возлюбленного и с сомнением спросила:

     - Дорогой, что случилось? Я же чувствую, что что-то случилось.

     - Понимаешь, сегодня мне во сне явился херувим. Красивый такой, словно расплавленное серебро переливается. Молча посидел, вздохнул, погладил меня по голове и исчез. Вот я и подумал, а не пожениться ли нам? А вдруг это какой-то знак, и мы созданы друг для друга? Кто знает, вдруг ты и в самом деле моя муза, а?

      Визит к отцу Риммы превзошел все ожидания. Свинина на вертеле, утиный паштет с жареными каштанами, копченые миноги под соусом из засахаренных апельсинов, и кувшины, кувшины, кувшины молодого и созревшего уже вина.....

      - Славное вино в подвалах королевы Изабеллы! - рассмеялся в конце обеда догадливый француз, развязывая пояс на животе.

      - Да и продукты ей завозят неплохие! - в такт ему и тоже смеясь, отвечал повар.

      Огромная, идеально круглая желтая луна качалась в чуть-чуть уже светлеющих небесах, когда Пьер со своей счастливой спутницей возвращался домой.

     - Римма, завтра отсыпайся, отдыхай, молись – делай, что угодно, но чтобы к вечеру, когда спадет жара, ты была в соборе. - Падая лицом в перину, проговорил опьяневший Ж'Озе. - Будем монтировать трубы между оконными блоками. Я королеве обещал, что мои витражи еще и запоют.

      Но кроме труб самого разного сечения и различной длины, выдолбленных из стволов дуба и ясеня, Пьер закрепил в оконных проемах обрезки зеркал, расположив их под определенным, ему одному известным углом. А в небольшие фарфоровые чашки, стоящие в углах будущих витражей, мастер налил тяжелую ртуть.

В то жаркое утро шестого сентября уже позеленевший от влажного воздуха Испании колокол главного собора на центральной площади Мадрида впервые возвестил своим радостным, чистым звоном о мессе, проводимой в честь годовщины брака королевы Изабеллы и короля Фердинанда. Дождавшись, когда приглашенные на открытие собора вельможи и гранды лучших испанских фамилий во главе с монаршеской четой займут свои места на резных полированных скамьях, снедаемые любопытством горожане хлынули рекой в ворота костела.

      Несколько аккордов органа заставили замолчать экспансивных испанцев.

      В соборе все еще пахло кедровыми стружками. Полумрак огромного пространства лишь слегка разбавлялся пучками света из маленьких оконцев под куполом. Вдруг, по сигналу Пьера, под звуки аккордов нижнего регистра органа, мешковина, закрывающая до этого все витражи, была одновременно сдернута солдатами. Водопады цвета ринулись в зал. На миг всем присутствующим показалось, что это великолепная радуга пробралась под аркообразные своды. Орган умолк, и тогда пораженные горожане сквозь эту симфонию цвета разглядели скорбное лицо Девы Марии, согбенную фигуру рыдающей Марии-Магдалины, мудрое лицо апостола Павла и в самом центральном окне всепрощающие, полные муки и страдания глаза Иисуса Христа, распятого на кресте. Нагревшаяся на солнце ртуть, испаряясь, колыхалась чуть заметными бликами, увеличивая эффект жизненности фигур, запечатленных в стекле и смальте.

      Пораженный зал молчал. Ж'Озе слегка дернул один за другим три шелковых шнура, свисающих с трех основных витражей. Узкие фрамуги приоткрылись, и легкий сквознячок потек через деревянные трубы, оживив их доселе мертвые жерла, заставив их тихо загудеть, каждую на свой лад.

     Удивленный органист бросил было взгляд на свои пальцы, но  - нет!  Его руки неподвижно лежали на коленях, а музыка, тихая органная музыка деревянных труб, плыла по собору.

      Толпа ахнула, и, забыв, что они находятся в храме, восторженные люди кричали, рукоплескали и плакали в религиозном исступлении.

      К плачущему от радости Пьеру Ж'Озе протиснулся королевский горбун и сказал ему с легким поклоном:

      - Празднование по случаю годовщины бракосочетания августейших особ продлится неделю. По окончании этих праздников королева Испании примет вас у себя, мастер.

Переутомившийся и перевозбужденный, Пьер сполз спиной по стене и, судорожно зарыдал, закрыв лицо ладонями.

 

 

Три цвета смальты. Цвет рухнувших надежд - желтый.

 

(Всеочищающий огонь инквизиции).

      Целую неделю Пьер Ж'Озе жил в каком-то радостном ритме, словно именинник. Плотно, по испанскому обычаю, позавтракав, они с Риммой, наряженной в свои лучшие одежды, шли гулять по Мадриду, взявшись за руки, заходили в кондитерские лавки, покупали сладости - засахаренные орешки или пласты ароматной пастилы из загустевшего виноградного сока. Они отправлялись в старую часть города, где в подвальчиках золотых дел мастеров Римма примеряла золотые украшения, которые они купят, как только Пьер получит у королевы обещанную грамоту испанского гранда. Да уже и сейчас многие из ювелиров или портных готовы были открыть для них долгосрочный кредит. Весь город помнил выражение восторга на лицах августейших особ во время той памятной мессы.

       Побродив по городу до полудня, счастливые молодые люди отправлялись на корриду, хотя подобные зрелища отвергал утонченный вкус француза. Но Римма, как истинная испанка, при виде поверженного быка или пропоротого рогом тореадора, пришпиленного к дощатому забору, словно бабочка у коллекционера, приходила в бешеный восторг. После, возбужденная, с грешными прозрачными глазами, почти насильно волокла Пьера в постель, где отдавалась ему с утроенной страстью.

       Постепенно ярко-синее небо Мадрида затягивалось плотными тучами. Приближался период осенних дождей.

Сгущались тучи и над головой ничего не ведающего француза.

Томас Торквемада путем интриг и доносов из обычного монаха-доминиканца постепенно вырос до приора монастыря в Сеговии. Врожденный садист, он составил инквизиционный кодекс Испании и воспользовавшись должностью духовника королевы Изабеллы, стал главой Святой Инквизиции. С легкой руки Торквемады костры на площадях Испании, сжигающие колдунов и ведьм, стали загораться все чаще и чаще, постепенно превращаясь в жуткое, но уже привычное развлечение для зевак.

Утром в последний день праздника Томас Торквемада пришел к королеве без предупреждения и, пока Изабелла при помощи своих фрейлин совершала утренний туалет, зачитал ей список претендентов на костер. Последним в этом списке стоял Пьер Ж'Озе из Прованса.

       - Как? - Удивилась королева. - Не перепутал ли ты? Мы собирались присвоить французу титул гранда.

      - Ваше величество, человек без помощи дьявола не смог бы создать подобное совершенство из мертвого стекла и заставить трубы петь, словно орган, без органных мехов… Тем более, что чужеземец изобразил у девы Марии обнаженные щиколотки ног, а за подобное преступление по утвержденному кодексу полагается колпак колдуна. Он, несомненно, продал душу дьяволу. Тем более, выдать французу грамоту на дворянство - неслыханный прецедент, и чем все это может закончиться, одному богу только известно!

       Королева в замешательстве ходила назад и вперед по будуару, недовольно посмотрела на свое отражение в зеркале и неуверенно спросила:

      - Ну, а витражи, их что, по-твоему, разбирать? Во-первых, красиво, а во-вторых, ты знаешь, Томас, сколько они стоят? А в казне нашей и так негусто...

      - Ваше величество, Ж'Озе должен предстать перед судом Святой Инквизиции. Я прошу вас подписать бумагу.

      Королева зевнула и, небрежно перекрестясь, величественно махнула холеной рукой:

      - Дай мне перо.

      Из-за высокого зеркала метнулась горбатая тень.

  …В ту памятную ночь грозовые тучи метались под рукой ветра, словно тесто под ладонями хлебопека. Мертвенно-белые молнии отвесно падали на Мадрид. Невиданной силы ливень с крупным, точно лесные орехи, градом обрушился на город, ломая деревья и смывая нечистоты с улиц. В эту же ночь молния попала в собор на главной городской площади. Злые языки поговаривали, что это была не молния.  Люди видели, как здание вспыхнуло сразу в трех местах…

      А рано утром, когда гроза наконец-то утихла, в дом, где жили Пьер и Римма, громко и властно постучали:

      - Пьер Ж'Озе из Прованса, именем Святой Инквизиции, ты арестован! Одевайся.

      Пять вооруженных человек в черных одеждах, не торопясь, прошли мимо дымящихся еще руин костела в сторону городской тюрьмы. Между ними шел потерянный, ничего не понимающий мастер витражей, Пьер Ж'Озе со связанными спереди руками.

Ничего не знающая Римма ночевала в этот раз в доме своего отца: тот слегка приболел.

      В подвале государственной тюрьмы при доминиканском монастыре два палача в грубых домотканых рубахах и кожаных фартуках, перепачканных кровью, под личным наблюдением Томаса Торквемады выбивали из Ж'Озе признания, сменяя друг друга.

      - Признайся, чужеземец, что при помощи сил дьявола ты втерся в доверие нашей королевы и приобрел заказ на изготовление своих витражей, хотя казна Испании и так предостаточно бедна, - полувопрошал-полуутверждал Томас, стоявший перед подвешенным за руки и избитым в кровь мастером из Прованса.

      Опухшие губы Пьера с усилием сложились в слабую улыбку:

-Да как же я мог втереться королеве в доверие, когда вызов из Испании застал меня дома, во Франции. А до этого я и не собирался в Мадрид… В Европе много хороших и интересных заказов

      - Признайся, чужеземец, что только дьявол смог заставить холодную ртуть испускать свое странное свечение. И только благодаря дьявольским устам мертвые обрезки деревянных труб смогли запеть своим неземным сатанинским голосом! - По знаку инквизитора длинный и гибкий кнут из шершавой акульей кожи опоясал обнаженного мастера на уровне соска и вырвал из его тела полоски плоти.

      - Это… простонал Пьер, - просто... физическое явление. Ртуть... испаряется на солнце... А трубы... Господи, да это же просто сквозняк.

      - Признайся, чужеземец, что это сам сатана заставил тебя показать всему Мадриду обнаженные щиколотки Девы Марии!

     - Облейте его водой. Быстро приведите в чувство! - приказал палачам Торквемада с улыбкой, наблюдая, как с кровью из жил Ж'Озе теряет и упорство еретика.

     - У нас, на берегах Лауры, законы в изображении святых много мягче.

     - Пальцы в тиски! - приказал монах палачам.

     - Нет, нет! Только не пальцы! Как же я буду работать, господин Торквемада?

     - Наивный, ты еще надеешься работать? Лучше признайся в ереси, тогда тебя перестанут пытать и ты умрешь скорой смертью на святом костре инквизиции! - почти пропел возбужденный Томас. - Я же сказал - тиски!

      Громкий душераздирающий крик и отчетливый треск ломающихся костей подействовал на доминиканца как бокал крепкой виноградной водки. Он раскраснелся, в глазах сияли веселые искорки, а на губах играла удовлетворенная улыбка.

     - Признайся, чужестранец, что при помощи дьявола ты совратил невинную девицу Римму, из иудеев, дочь главного королевского повара Исаака .

     ...Ж'Озе в ужасе посмотрел на свои расплющенные кисти рук, на висящую лоскутами кожу и сизые суставы пальцев в надкостных тканях, пальцев, которые еще недавно могли создавать удивительные произведения из стекла и смальты, поднял на инквизитора окровавленное лицо и тихо, но совершенно осмысленно произнес:

     - Признаюсь. Я признаюсь по всем пунктам обвинения.

     - Обмыть его! - приказал Торквемада. - Колпак колдуна сюда!

Суд над еретиками прошел быстро. Еще четверо таких же, как и Пьер, бедолаг, сидевших на черной скамье в высоких разрисованных колпаках, на все вопросы прокурора от Святой Инквизиции ответили признанием в сговорах с дьяволом. Разочарованная публика ждала последнего развлечения - огня.

Пьера посадили на осла лицом к хвосту и через весь город повезли на подготовленную для казней площадь. Затуманенными глазами Ж'Озе смотрел на толпы веселых горожан, бегущих за его ослом. Он напрасно искал взглядом высокую статную фигуру его Риммы…

     Откуда ему было знать, что ее предусмотрительный отец еще три дня назад отослал Римму в Сарагосу, к дальней своей родственнице?

     - Родишь, Римма, а там, когда все успокоится, я тебя с ребенком и заберу. Может быть, к тому времени и Пьера отпустят… - лукавил отец, зная, что из подвалов Святой Инквизиции на свободу уже не выходят.

      Дородный мужчина в маске с прорезью для глаз, городской палач, привязал молившегося француза спиной к столбу, врытому в землю и обложенному хворостом и вязанками дров.

Монах с выбритым затылком наспех прочитал молитву, дал поцеловать Пьеру крест и поспешил к другим приговоренным.

Торквемада вышел на балкон стоящего поблизости дома и громко провозгласил:

        - Именем Святой Инквизиции и по приговору генерального прокурора города Мадрида повелеваю казнить этих людей, имевших сношения с дьяволом, через сожжение на костре! - Он махнул рукой палачу. – Приступай! - и скрылся с балкона.

Палач плеснул на хворост крепкой водкой и ткнул горящим факелом в остро пахнувшее сырое пятно.

     Последнее, что еще смог осознать сквозь безумную боль молодой француз, были радостные вопли разгоряченной беснующейся толпы.

 


  • 2



#2 Оффлайн   Кормщик

Кормщик

    Копатель от Бога

  • Почетный форумчанин
  • 1 998 сообщений
  • ГородМосква
  • Имя:Сергей

Награды

                                         

Отправлено 27 Май 2020 - 22:58

Интересно закручен сюжет!

Ждем продолжения!


  • 0
Изображение

#3 Оффлайн   vovka asd

vovka asd

    Новичок

  • Пользователи
  • Pip
  • 673 сообщений
  • ГородМосква.
  • Имя:Владимир.

Отправлено 28 Май 2020 - 07:45

спасибо.


  • 0

#4 Оффлайн   Вольдемарыч

Вольдемарыч

    Дед Вольдемарыч

  • Клуб "Старейшина"
  • 2 216 сообщений
  • ГородМосква
  • Имя:Алексей

Награды

                             

Отправлено 23 Ноябрь 2020 - 10:16

Отлично,Володя! Прочитал на одном дыхании! Спасибо!


  • 0
Поживу-увижу! Доживу-узнаю! Выживу-учту! (Deus (x35) по суше,Makro Multi Cruizer по воде)